Четвертый разворот - страница 27

Черт подери, если кто и нуждался в защите от злых ветров, иногда бушующих в их доме, то только не Ирен! Уж она-то стояла на ногах твердо, будто капитан на мостике во время шторма…

Однако больше всего в ней поражало отсутствие тепла, мягкости, тех ничем не заменимых качеств, которые каждый мужчина хочет видеть в женщине. Она никогда ни на кого не кричала, никогда не выходила из себя, даже в порыве гнева глаза ее оставались спокойными, но холодность ее и это внешнее спокойствие были, казалось Гансу, страшнее вспышек бешенства…

Анна, думал Ганс, слеплена совсем из другого теста. Он не строил себе иллюзий относительно ее чувств. Страх и только страх заставил ее сделать тот шаг, в котором она — Ганс не мог этого не чувствовать — день и ночь раскаивается. Но в то же время Крамке не мог не замечать и другого: Анна, может быть, благодаря как раз своему страху, старается стать для него больше, чем своего рода наложницей. Видя в нем человека, защитившего всю ее семью, видя в нем спасение от всех страшных бед, она заставила себя отдать ему часть своего душевного тепла. «Сейчас заставила, — думал Крамке, — но придет время…» Придет время, когда она поймет: все, что связывало ее с прошлым, кончилось, ей необходимо начинать все сначала. И он, Крамке, поможет ей это сделать. Как?.. Там будет видно. Не так уж трудно, например, поселить ее после войны в каком-нибудь чудесном уголке России и пусть живет. Для него живет. Он будет приезжать к ней и наслаждаться любовью и покоем. Разве каждый из них, преданных солдат фюрера, не заслужил того, чтобы по окончании войны устроить свою жизнь с наибольшим комфортом?..

Но это дело будущего. А в настоящем… Кроме всего прочего, Гансу льстил тот факт, что ему завидуют все летчики его полка: «Где это Ганс отыскал такую мадонну?», «Черт подери, Крамке, оказывается, знает толк в женщинах! Его Анна — кусочек, от которого не отказался бы даже сам Большой Герман (так в полку называли Геринга), а уж он-то видел настоящих красавиц», «И знаете что, она ведь, кажется, искренне к нему привязалась. Я нисколько не удивлюсь, если при перебазировке она добровольно отправится вслед за нашим полком…»

А Крамке и сам все время думал: что делать с Анной при перебазировке? Отправлять ее вместе с наземным эшелоном ему не хотелось. Во-первых, потому, что в полку не принято было «обрастать хвостами» и таскать с собой «обслуживающий персонал» из лиц не немецкого происхождения. Во-вторых, не было никакой гарантии в том, что Анна «случайно» не отстанет в дороге — не станет же он специально устанавливать за ней надзор… Оставить ее здесь, в Высоком Дубе, и здесь же ее отыскать представлялось Гансу делом нереальным: разве тыловики, которые здесь обоснуются, упустят возможность прибрать такую женщину, как Анна, к рукам?..

Выход был только один: сделать так, чтобы Анна сама убедилась в необходимости всюду следовать за своим покровителем и рассчитывать только на его помощь. В противном случае никто за ее жизнь не даст и русской копейки. С одной стороны, ее, как жену советского летчика-большевика, может схватить гестапо, с другой — и она должна знать — русские не простят ей связи с немецким летчиком. Короче говоря, Анне нужно напомнить хорошую пословицу, часто употребляемую ее соотечественниками: «Куда ни кинь — всюду клин!»

В один из вечеров, когда Крамке улетел на задание, в дом Клавдии Никитичны внезапно явился полицай. С тех пор, как у них поселился Крамке и всем стало известно, что немец покровительствует Анне, ни староста, ни полицаи ни разу не переступали порога этого дома, и теперь визит нежданного гостя показался Анне и ее матери каким-то зловещим предзнаменованием. Правда, ни Клавдия Никитична, ни Анна не показали и виду, что они встревожены и напуганы, однако полицая не так-то просто было обмануть. По тому, как Клавдия Никитична ни с того ни с сего начала вытирать совершенно чистый стол, а Анна наигранно-весело болтать с мальчишкой, полицай понял: боятся. Нервничают. Немец немцем, а власть — на местах.

Постояв с минуту у двери, полицай спросил: