Четвертый разворот - страница 28
— Может, сесть предложите? Или не рады, что зашел?
Анна, указав ему на стул, сказала:
— Нет, почему же… Садитесь, пожалуйста. Вы по делу?
— А если не по делу, так что? — усмехнулся полицай. — Разве в гости люди друг к другу не ходят?
Анна промолчала. Клавдия Никитична продолжала вытирать стол. Тогда полицай, присев на стул, сказал:
— Оно, конечно, для кого другого я гость и не очень-то желанный, а для вас… — Он взглянул на Анну, фамильярно ей подмигнул: — Мы ведь одного поля ягода… Одному хозяину служим… Так чего ж нам чураться друг друга, а? Правильно я толкую, госпожа Луганова?
За Анну ответила Клавдия Никитична:
— Мы никому не служим. И служить не собираемся…
— Кто не служит, тот траву да кору с дерев жрет, а не вот такие вещи, — усмехнулся полицай, глазами показав на пачку галет, лежавшую на буфете. — Или вам это большевики на парашюте сбросили?
— Вы, собственно, зачем пожаловали? — неприязненно спросила Анна. — Господин Крамке не любит, чтобы к нему приходили чужие люди…
— Вот как! — полицай поднялся. — Это я — чужие люди? Ну и зарвалась же ты, голубочка, заважничала. Давай-ка быстренько сбирайся, господин староста тебя вызывает. Разговор у него с тобой есть. Давай, давай, не гляди на меня маслеными глазками…
— Староста? — Анна постаралась сделать независимый вид. — Передайте ему, пусть подождет, пока вернется господин Крамке. С ним ему приятнее будет вести беседу.
Полицай некоторое время молчал, с любопытством разглядывая Анну. Она что, и вправду не боится? Или ломает комедию? Вмазать бы ей сейчас, чтоб с копыт долой, а тогда посмотреть, послушать, какую песню запоет…
— Долго я ждать буду? — рявкнул он так громко, что Анна даже отшатнулась от него. — Или хочешь, чтобы руки скрутил? А ну, пошли, пока я…
Он не очень больно, но довольно грубо толкнул ее в плечо:
— Давай иди!
Староста, когда Анну ввели к нему в кабинет, не сразу обратил на нее внимание. Долго писал какую-то бумагу, потом, оторвавшись от этого занятия, спросил у полицая, стоявшего рядом с Анной:
— Степанида Кравченко созналась?
— Молчит, господин староста, — ответил полицай. — Ничего, говорит, не знаю.
— А что ты сделал, чтобы не молчала?
— Все положенное. У нее и шкуры-то не осталось, всю ее мы содрали… Молчит, ведьма…
— Молчит! — крикнул староста. — А ты как думал? Ты думал, с ними просто? — Он умолк, о чем-то размышляя. Потом на его лице появилось что-то похожее на улыбку. И Анна услышала: — Ну, ладно. Не хочет говорить — так тому и быть.
Без всякого перехода опять закричал, белея от бешенства:
— Язык у нее вырви, чтоб и подохла молча! Иди!
Полицай ушел. И только тогда староста взглянул на Анну. Она по-прежнему стояла у двери, оцепенев от страха. И не спускала со старосты глаз. Когда шла сюда, думала: «Они ничего не посмеют со мной сделать. Они боятся Крамке. И я им скажу, что пожалуюсь ему…» А сейчас вдруг поняла: они, воспользовавшись отсутствием Ганса, могут сделать с ней все, что захотят. «Язык у нее вырви, чтоб и подохла молча!..»
— Ну, — сказал староста, сверля Анну глазами. — Ну, госпожа хорошая, достукалась?
— Я вас не понимаю, — тихо ответила Анна. — Я вас совсем не понимаю.
— Ах, совсем не понимаешь! И ничего, конечно, не знаешь, да? Не знаешь даже того, зачем твой пащенок считает немецкие самолеты?
— Господин староста! — Анна сделала шаг к его столу и снова остановилась. — Господин староста…
Он резко ее оборвал:
— Я без тебя знаю, что я — господин староста. Ты лучше скажи, кому передаешь кое-какие сведения? Или хочешь, чтобы тебя, как Степаниду Кравченко?..
У Анны на миг потемнело в глазах. И страшно пересохло в горле. Не спрашивая разрешения, она присела на длинную скамью у стены и сцепила пальцы, силясь унять дрожь. «Или хочешь, чтобы тебя, как. Степаниду Кравченко?..» Боже, что теперь будет?..
Староста крикнул:
— Встань!
Она послушно встала и прислонилась спиной к стене. Староста, не-выбирая выражений, проговорил:
— Я за тобой, сукой, давно наблюдаю. Думаешь, если за спиной офицера укрылась, — значит, я тебя из виду выпустил? Шалишь, госпожа хорошая! Шали-ишь! Мы большевистскую заразу за сто верст чуем. Ясно тебе? — Он грохнул кулаком по столу, закричал: — Говорить будешь? Нет?