Четыре тысячи, восемь сотен - страница 9

За двадцать минут до конца смены в клинику ввалилась группы из четырнадцати человек – молодых и в основном мужчин. Они бессвязно лепетали, строили рожи, смеялись и плакали. Для начала Камилла выбрала одного из них, но не добившись вразумительных ответов на свои вопросы, отвела его в смотровую кабинку и задернула занавески.

Пока он сам сидел в страховочной привязи, свесив голову и бесцельно блуждая взглядом, в кабинку начали пробираться его спутники. Камилла вывела окно с видеотрансляцией от робота; он уже задержал четверых – больше его руки не позволяли, – но никто из них не вел себя настолько агрессивно, чтобы дать повод применить более весомую силу или успокоительные.

Камилла развернулась и встала лицом к незваным гостям.

– Убирайтесь отсюда! – резко сказал она. – Я пытаюсь помочь вашему другу.

Ближайшая к ней женщина непонимающе уставилась в ответ. Камиллу колотила дрожь. Никто не тронул ее и пальцем, не угрожал, но часть ее уже предугадывала подобный исход, задаваясь вопросом, было бы решение позвать на помощь, чтобы справиться с этими полумертвыми тряпичными куклами, воспринято как проявление слабости и некомпетентности.

Светящийся квадратик в углу ее поля зрения мигнул и исчез; связь с роботом пропала. Она попыталась восстановить соединение, но все средства связи дали сбой. Клиника была оснащена дюжиной камер видеонаблюдения, но Камилла не знала, используют ли они радиосвязь или оптоволокно.

Позади нее раздался голос мужчины в страховочной привязи.

– Надеюсь, мы не причинили вам больших неудобств. Мы кое-что отмечали, и празднование, похоже, вышло из-под контроля. – Сейчас его слова звучали с идеальной четкостью.

Камилла повернулась к нему.

– Если с вами все в порядке, то, может быть, уже свалите на хер?

– С удовольствием. – Он выбрался из страховочной привязи и встал рядом с ней, приклеившись подошвами к полу. – А вы не собираетесь спросить, что именно мы праздновали?

Камилла не ответила. Поглазев на нее несколько секунд, мужчина улыбнулся и вывел своих спутников из кабинки.

Дождавшись, пока они уйдут, Камилла проверила соединению с сетью; связь восстановилась. Она открыла новостную ленту и вывела результаты. Голосование завершилось: налог на Сивадье был одобрен большинством голосов, составившим пятьдесят два процента.

Она вошла в туалет и уселась в одной из кабинок; в ее случае это был единственный способ избежать вездесущих камер. Обхватив голову руками, она зарыдала от ярости

– Просто так уж здесь все устроено, – сказала Хлоя. – Это не подарок, а просто политика.

– Тогда я благодарен вам за вашу политику, – сказал в ответ Оливье.

– Нам, пожалуй, стоит дать вам отдохнуть, – решила Анна. – Ваши средства связи, скорее всего, еще не готовы, но если вам кто-нибудь понадобится, можете обратиться ко мне.

Оливье протянул ей руку.

– Рад был познакомиться с вами обеими.

– Это ошибка. – Камилла пристально разглядывала слова в расположенном перед ней оверлее, недоумевая, могли ли они оказаться фальшивкой. Однако сообщение было подписано закрытым ключом Леона – а в случае взлома тот бы поднял массовую шумиху грандиозных масштабов.

Она повернулась к матери.

– Никто не станет за это голосовать – и неважно, кто выдвинул предложение.

– Некоторые люди считают, что оно поможет разрядить обстановку. Особенно если учесть, кто его предложил.

Камилла почувствовала, как ее лицо вспыхнуло от гнева.

– То есть грандиозный план при угрозе вымогательства – это… политика умиротворения?

– Десятипроцентный вычет. Разве это много? – Ее мать жестом обвела окружающие их материальные блага: шкаф с фаянсовой посудой, котелки для варки, кладовку. – Вряд ли это ввергнет нас в пучины бедности.

– Но что дальше? Еще десять процентов за нашу работу? Или нам отведут резервацию в одну десятую города?

– Никто не допустит, чтобы твое обучение прошло впустую.

Камилла нахмурилась.

– Могу я работать или нет, не так важно. Дело в отношении ко всем нам. – Это было то самое «мы», с которым ей никогда не хотелось иметь дело. А последним человеком, с которым она чувствовала хотя бы малейшую толику солидарности, был Леон Сивадье, пусть он и приходился ей седьмой водой на киселе. Причина, по которой настолько далекие родственники не имели отдельного названия, заключалась в том, что у разумных людей не было оснований отличать их от всех остальных людей.