Числа и числительные - страница 11

Но пора вставать. Умываться, убираться, мыть посуду.

Сегодня такой день.

Восьмое марта.

— Пустишь?

Мы с ним давно не встречались. Как-то завертелось все. Все время некогда. У него семья. Дети пошли. Работает, впахивает, как раб на галерах. А по выходным — с женой, с детьми.

— А пуркуа бы и не па? — смеюсь я.

Он сейчас один стоит на пороге, и это хорошо. Его жена ничего не говорила, но так смотрела и так двигалась, и вообще такая атмосфера в доме была, что мы, старые друзья-товарищи, постепенно перестали приходить к нему в гости.

Я даже выглядываю — точно, один.

— Заходи!

Хотел было спросить, когда это я его не пускал, да побоялся зацепиться языками за неудобную тему. Ну, вышло так у нас, старых друзей, что практически перестали к нему ходить. Разве только на день рождения — раз в год — я звонил, быстро поздравлял, предлагал встретиться, выслушивал уже привычно, что надо бы, да вот, брат, дела… А теперь вот сам пришел. Один.

На кухне он достает из пакетика водку, банку шпрот, полбуханки черного, две луковицы. Я в это время вылавливаю из банки в холодильнике пару крепких соленых огурцов. Рублю крупно тонкую полукопченую колбасу, выкладываю все это по тарелкам-блюдцам. Осматриваю стол — хорошо. Вот еще стопки. Настоящие водочные стопки на толстом тяжелом дне. Такие, даже если уронить — никогда не разобьются.

— Ну? Что за повод? — я вообще-то не думал сегодня пить, но, похоже, придется.

— Да так просто… Без повода.

— За встречу?

— После первой и второй…

— Наливай.

Хрустит лук, и хрустят огурцы. Вкусно пахнет колбасой. Водка хороша. Она заморожена — похоже, он долго шел по улице в такой-то мороз. Выливается медленно из горлышка, и стопка тут же покрывается ледяной испариной.

— А жена где? — невзначай спрашиваю я.

— А хрен ее знает…

…

— Да ты не удивляйся, не удивляйся. Накопилось просто.

Я молчу. Я не делаю удивленного лица, хотя удивлен, конечно. Все считали их примерной парой. Везде вместе, везде вдвоем. Дети вот. Двое подряд. Все у них есть, вроде, что нужно для жизни. И он всегда такой веселый был, когда встретишься с ним где невзначай. И вдруг…

— Тебе хорошо… Ты один. А вот посмотри на меня. И что ты видишь? Нет, ты смотри, смотри в глаза и говори в глаза, как настоящий друг!

Похоже, он выпил еще до меня. И крепко выпил. А потом гулял по улице, мерз, трезвел, забежал в магазин — и ко мне. А в тепле кухни, в тишине и тепле, его сразу начинает вести. Он оседает тяжело на старой табуретке, крашеной темно синей масляной краской еще в тот год, когда я въезжал в эту квартиру. Расплывается, как в мультфильме. Еще немного, и стечет тяжелыми каплями на пол.

— Помнишь, как я женился?

Еще бы не помнить. Он тогда «зажал свадебку». Умудрился как-то быстро зарегистрироваться, без гостей, без свидетелей, чуть ли не в сельсовете каком. А потом сразу уехал в круиз по Волге.

— Так она теперь мне в укор все время, что не было у нее белого платья и свадьбы не было, представляешь? А ведь вместе обсуждали. Вместе все это организовывали. И в турбюро вместе ходили, чтобы купить путевку как раз на тот день, когда сочетание брака… Брак, так его…

Я молчу. Я только киваю в ответ, подливаю иногда водку — уже не по полной лью. Подталкиваю еду на блюдце. Сую ему в руку вилку, чтобы таскал шпротины из вскрытой наспех банки.

— Ты закусывай, закусывай…

А он, уперев локти в стол, говорит, говорит, говорит… Десять лет, говорит он. Все думают, а оно у них совсем не так. Жить не могли друг без друга. Как будто связаны такой тонкой крепкой резинкой. А резинка та зацеплена за живое. За сердце, вот здесь, как крючком рыболовным зазубренным. И когда уезжаешь куда-то даже по делам — тянет. Чем дальше отъезжаешь, тем сильнее тянет. И больно. Вот тут, в груди — больно. А когда возвращаешься, то идешь все быстрее и быстрее, и улыбка, и такое счастье, такой восторг…

— Мороз на улице, я приезжаю рано утром из командировки. Первой электричкой. Иду по темным улица, хрустит снежок, мороз кусает. А мне легко — я домой иду. И вдруг — она навстречу. Она не выдержала и пошла встречать. Понимаешь, да? Губы холодные сначала, а потом сразу горячие-горячие. И слезы на глазах — такое облегчение. А дома тепло, тихо, дети сопят в своей комнате. Запахи эти — у нас совсем не так пахнет, как у тебя.