Чочара - страница 18
— Делать нечего, доченька. Придется пешком идти.
— А чемоданы?
— На себе понесем.
Ничего она мне не ответила, только растерянно взглянула на чемоданы: не понимала, как мы их донесем. Я открыла чемодан, достала два полотенца и сделала из них два круга — один для себя, другой для нее. Я еще девушкой привыкла тяжести на голове носить, до пятидесяти кило поднимала. А покуда готовила круги, я сказала Розетте:
— Вот тебе мама сейчас покажет, что делать нужно.
Успокоившись, Розетта улыбнулась.
Я приладила как следует круг на голове. Розетте я сказала, чтоб сделала то же самое. Сняла туфли, чулки и велела Розетте разуться. Потом поставила себе на голову самый большой чемодан, на него другой поменьше, а сверху сверток с продуктами — все по очереди, а Розетте дала самый маленький чемодан. Объяснила ей, что голову нужно держать прямо, а чемодан придерживать одной рукой за ребро. Розетта меня поняла, и, увидев, как она идет по дороге с чемоданом на голове, я подумала:
«Вот, родилась в Риме, а в конце концов и она чочара: ведь хорошая кровь не обманет».
Так, с чемоданами на голове, босые, зашагали мы в сторону Фонди по обочине дороги, где росла чахлая трава.
Шли мы и шли. Дорога пустынная, и живой души не видать. Городскому, непонимающему человеку могло показаться, что все здесь в деревне выглядит как обычно, но я была крестьянкой, прежде чем переехала в город, и сразу убедилась, что деревня эта брошена людьми. Следы запущенности видны были повсюду: виноград уж давно следовало убрать, но здесь чересчур золотистые, а местами даже потемневшие и гнилые гроздья свисали к земле среди пожелтевших листьев, и ягоды кое-где были изъедены осами и ящерицами. Кукуруза там и сям в беспорядке повалилась на землю, а переспевшие, окутанные листвой початки были почти красными. И финики валялись на земле, под деревьями; они опали оттого, что давно уже перезрели, и лежали помятые, поклеванные птицами. И ни одного крестьянина. «Должно быть, все бежали», — подумала я. А день был такой прекрасный, такой спокойный и жаркий, настоящий деревенский денек. «Вот она какая, война, — подумала я, — все кажется обычным, а на самом деле где-то в глубине прополз червь войны, людей охватил страх, и они бежали, а поля — будто им все равно — продолжают родить плоды, зерно, травы, словно на свете ничего не случилось».
Когда мы добрались до Фонди, наши ноги по колено стали белыми от пыли, в горле пересохло, а от усталости мы будто онемели. Я сказала Розетте:
— Сейчас зайдем в остерию, выпьем, перекусим, отдохнем. А потом станем искать машину или повозку, чтоб добраться до деревни.
Где уж там остерия, машина или повозка! Войдя в Фонди, мы тотчас же убедились, что город пуст и заброшен. На улицах ни души, на всех лавках спущены шторы, и кое-где висят белые клочки бумаги с сообщением, что хозяева выбыли; двери и ворота домов на запоре, окна и форточки заколочены, даже лазейки для котов наглухо забиты. Казалось, мы идем по городу, все жители которого вымерли от какой-то эпидемии. А ведь в это время года люди в Фонди всегда на улице — женщины, мужчины, дети и тут же рядом кошки, собаки, ослы, лошади, цыплята; кто из людей по делу идет, кто просто гуляет, наслаждаясь прекрасной погодой, кто сидит за столиками кафе или у порога своего дома. Казалось, что жизнь еще сохранилась на боковых улочках, потому что яркий солнечный свет играл на фасадах домов и на камнях мостовой, но стоило лишь получше вглядеться, чтобы увидеть все те же окна с заколоченными ставнями, все те же забитые двери, и тогда это солнце, под лучами которого сверкали камни, начинало почти пугать, так же как пугали тишина и шум собственных шагов. Я то и дело останавливалась, стучала в какую-нибудь дверь, звала, но никто не открывал, никто не отзывался на мой крик.
Наконец вот остерия «Петух» — с деревянной вывеской, на которой виднелось выцветшее от солнца изображение общипанного петуха. Старая, выкрашенная в зеленый цвет дверь была заперта огромным старинным висячим замком; я заглянула в замочную скважину — и разглядела в глубине темного зала окно, выходившее в сад, где вокруг беседки из вьющейся лозы в лучах солнца зеленели виноградные листья и свисали к земле черные гроздья; можно было заметить также стоявший на солнце столик и ничего больше. И здесь никто не отозвался, хозяин бежал вместе со всеми остальными.