Чочара - страница 19
Вот она какая, деревня: еще хуже, чем Рим. И, вспомнив о том, как я заблуждалась, надеясь в деревне найти то, чего мне недоставало в Риме, я повернулась к Розетте со словами:
— Знаешь, что я тебе скажу? Мы сейчас передохнем немного, а затем вернемся на станцию и поедем обратно в Рим.
Так бы я и поступила. Но, увидев, какое у Розетты стало испуганное лицо — она, конечно, подумала о бомбежках, — я поспешила добавить:
— Все же, прежде чем решиться, я хочу сделать последнюю попытку. Это Фонди. Посмотрим, как дела в деревне обстоят. Может, найдем кого-нибудь, кто нас на ночь или две пустит к себе переночевать. А там видно будет.
Так мы передохнули немного, прислонясь к стенке и не разговаривая друг с другом, — ведь среди этой пустыни наши голоса почти пугали, — а затем снова взяли чемоданы и вышли из города, направившись в сторону, противоположную той, откуда пришли. Шли мы около получаса по дороге, под сильным солнцем, утопая в белой, как мука, пыли, и лишь только по обеим сторонам дороги стали появляться апельсиновые рощи, свернули на первую тропинку, которая вилась между апельсиновыми деревьями. Я подумала: в деревне тропинки всегда куда-нибудь ведут, выведет нас и эта. Деревья стояли тесно-тесно, листва была чистой, не запыленной, зелень давала много тени, и после выжженной, пыльной дороги мы почувствовали облегчение. Мы шли по этой тропинке, которая вилась и вилась между апельсиновыми деревьями, и Розетта вдруг спросила у меня:
— Мама, а когда собирают эти апельсины?
Я ей ответила, даже не подумав:
— В ноябре начинают собирать. Вот увидишь, какие они тогда сладкие.
И тотчас же прикусила себе язык, ведь был только конец сентября, а я ей все время твердила, что мы уехали из Рима не больше чем на десять дней, хотя сама знала, что это неправда, и вот теперь я себя выдала. Но она, к счастью, ничего не заметила, и мы продолжали шагать по этой тропинке.
Наконец в глубине тропинки показалась лужайка, а на ней дом, когда-то, должно быть, выкрашенный в розовый цвет, а теперь от времени и сырости ставший совсем черным и облезшим. Наружная лестница вела на второй этаж, где была веранда с аркой, на ней висели связки перца, помидоров и лука. На току перед домом были разбросаны сушившиеся на солнце финики. Крестьянский дом, и вдобавок жилой. И в самом деле, мы еще не успели кликнуть, как показался крестьянин, и я поняла, что он где-то прятался, чтобы разглядеть, кто идет к дому. Нас испугала худоба этого старика, его маленькая, обтянутая кожей плешивая голова, длинный, похожий на клюв нос, запавшие глаза; низкий лоб делал его похожим на коршуна. Он сказал:
— Кто вы? Что вам нужно? — В руках у него был серп, словно он собирался им защищаться.
Но я ничуть не смутилась, может, оттого, что была с Розеттой, ведь даже трудно себе представить, какие силы придает близость существа, которое слабей тебя и нуждается в защите. Я ответила, что нам от него ничего не нужно, и что сами мы из Ленола — это, в конце концов, было правдой, потому что я родилась в деревне близ Ленола, — и что мы за этот день столько прошли пешком, что дальше идти невмоготу, и если он нас впустит к себе в комнату на ночь, я заплачу ему хорошо, не хуже, чем в гостинице.
Он слушал меня, стоя посреди тока и широко расставив ноги; на нем были донельзя рваные штаны, куртка в сплошных заплатах, а серп в руках придавал ему сходство с воробьиным пугалом. Должно быть, из всего, что я ему говорила, до него дошло только, что я ему хорошо заплачу; позднее я узнала, что он вообще слабоумный и, кроме своей выгоды, ничего не понимает. Но и в делах для него прибыльных он тоже разбирался с трудом, и бог знает сколько времени ему понадобилось, чтобы понять, о чем я ему толковала. Он все только повторял:
— Комнат у нас нет, а ты говоришь, будто заплатишь, но чем же ты заплатишь?
Доставать зашитые в мешочек под юбкой деньги мне не хотелось: ведь время военное — каждый может стать вором и убийцей, а этот и без того походил на убийцу и вора; вот почему я надрывалась, стараясь ему втолковать, чтоб он не беспокоился, в долгу не останусь. Но он не понимал меня. Розетта стала было тянуть меня за рукав и тихонько говорила, что нам лучше уйти, но, к счастью для нас, появилась жена старика, намного моложе его, худая маленькая женщина с горящими глазами на возбужденном, раскрасневшемся лице. В отличие от своего мужа, она поняла меня сразу же и едва не бросилась мне на шею, повторяя: