Что было на веку... Странички воспоминаний - страница 15

Бог знает, как и когда он вернулся в Москву, как и чем жил, слы­шал ли, знал о происходивших время от времени встречах былых пи­томцев нашей 59-й школы, многими из которых она гордилась, как пышно провозглашалось на этих сборищах.

Шура был младшим братом довольно известного ученого, если не ошибаюсь — блиставшего еще на таких довоенных вечерах. На­верное, дома его ставили в пример другому, довольно непутевому от­прыску, попавшему в наш класс «второгодником».

Наследующие годы его «оставила» уже война...

Не скажу, что буквально все эти мысли так сразу и «пронеслись» в моей голове, как пишут в романах. Однако не без влияния описан­ного разговора я, выйдя из поликлиники, начал бродить из одного ок­рестного переулка в другой, узнавая — или, наоборот, не узнавая — знакомые места. Обнаружил, к примеру, что Мертвый переулок, в конце 30-х годов носивший имя его знаменитого обитателя — нет, не великого физика Лебедева, а Николая Островского, культовой, как теперь выражаются, фигуры того времени — теперь именуется Пре­чистенским.

А главное, как на острые углы, натыкался то на одно, то на дру­гое воспоминание.

Свернул было в Калошин, тут же попятился от суетливого «но­вого» Старого Арбата, но успел глянуть на огромный угловой серый дом (нынешнее пристанище «погорельцев» с Тверской — Дома акте­ра), где жила моя одноклассница Вера Сафьянова и откуда «забрали» ее родителей, отца — навсегда, мать — на долгие-долгие годы.

Пошел Малым Власьевским, улыбнулся зданию, где мы в млад­ших классах бывали у Нины Берковой. Много лет спустя встречу ее страшно постаревшей в Союзе Писателей, на Поварской, где она ра­ботала в «аппарате», а для души — или, может, заработка? — что-то «сочиняла», вроде бы — фантастику. Потом ее не стало.

На углу Большого Власьевского и Пречистенского еще дожива­ет — в мои школьные годы новехонький, кажется, цековский — дом, где та же юная компания, что у Берковой, могла резвиться в большой отдельной квартире (великая редкость по тем временам!), принадле­жавшей отцу Неи Зоркой. Вообще-то живую черноглазую девочку «окрестили» Энергией в духе эпохи, вскоре унесшей ее отца. Но так ее, помнится, никто не титуловал ни в школе, ни когда она стала из­вестным кинокритиком. Увы, Неи тоже нет на свете.

И каким же контрастом с зорковской квартирой была комната в классической коммуналке ближнего деревянного дома, где жили Лекнины: хмурый латыш, тоже «исчезнувший» в тридцатые, его оча­ровательная жена Нина Иосифовна, помнится, служившая машинис­ткой в легендарном Реввоенсовете, ее старенькая мать и сын Воло­дя, о котором уже упоминалось. Весной 1940 года он скоропостижно умер от дифтерита, и мы с Надей Вялковой (моей первой серьез­ной любовью) и Володей Васильевым довольно долго навещали эту дважды «обкраденную» судьбой семью.

Уж не знаю, насколько Нине Иосифовне с матерью были приятны эти визиты, быть может, только бередившие недавнее горе (лицезрей-ка нас, юных и здоровых...).

Вернувшись из армии, я уже один поднимался иногда по скри­пучей лестнице и хромал через кухню и длинный коридор, пока од­нажды, после значительного перерыва, вообще не обнаружил это­го давно обветшалого дома. Кажется, Нина Иосифовна, к которой я, по-моему, был несколько неравнодушен, в конце концов, к счастью, вышла замуж

Теперь на этом месте внушительный двор перед безвкусным, пре­тенциозным зданием «сталинской» архитектуры, отгороженный от переулка решеткой и воротами, которые объявление требует закры­вать, потому что — «Сквозит!».

И вот я опять в Староконюшенном, и один за другим миную дома Миши Добромыслова (впрочем, его подъезд выходил уже на Гага­ринский), Володи Еремеева, Иры Ольгиной.

Мишу мы потеряли из виду через несколько лет после войны. Во­лодя же, рано покинувший наш класс, с нее не вернулся, и не так дав­но я снимал для его сестры копию с групповой фотографии нашей так называемой «нулевки».

Но особенно помнится мне Ира с ее норовистым характером, ко­торый едва ли не стал и причиной ее гибели: неудачно выйдя замуж, за что-то оскорбилась на своего «избранника» и сделала слишком поздний аборт. В прошлом же и у нее была «типичная» для 30-х по­теря отца, работавшего в Министерстве здравоохранения, сам глава которого, старый большевик (сорокатрехлетний, кажется) тоже по­гиб.