Чудовы луга - страница 28

У Ласточки не обнаружилось ни малейшего таланта к магии, только неугасимый интерес, а этого было мало. Она не могла угнаться за Фалем. Это ее угнетало и, в конце концов, вынудило расстаться. Фаль отпустил ее неохотно, он привык к постоянной терпеливой заботе и безусловному пониманию. "Когда бы ты не вернулась, я буду рад" — сказал он на прощание. Раз в три-четыре года они переписывались, пользуясь оказией.

Теперь, устав от метаний и остепенившись, Фаль устроился придворным медиком и алхимиком у лорда Арвеля в Тесоре.

Солнце заходило, окрасив бронзой крыши и флюгера. Колокольня загораживала небо темным сквозным силуэтом, прохладная ее тень падала на двор. Орали вороны, кружась у шпиля, в воздухе томно пахло дымом — за стенами жгли траву. Куст бузины у крыльца выпустил малиново-бурые пучки листьев и соцветий, похожие на маленькие кочанчики.

За кустом бузины, на крыльце, Тинь жаловалась посудомойке на несправедливую судьбу.

— Он утром говорил, что пойдет копать аир к заводи, а я, как дура, напросилась к прачкам помогать. Так что ты думаешь, теть Лия, он там даже не показался. А я сказала, где мы будем стирать, у мостков! Там этого аира заросли… Не собьешься, туда дорожка ведет. Не пришел… Ну почему?

Потому что про аир он тебе натрепал, копать аир еще рано, и я отправила парня совсем в другую сторону, подумала Ласточка, поднимаясь на крыльцо. Тинь потупила глазки и скорчила вежливую улыбку, Лия усмехнулась. Ласточка кивнула, прошла мимо, и за спиной тут же зашушукались.

Болтают. Пусть их. Она не собиралась ни оправдываться, ни объяснять.

Однако, темнеет уже. Пора бы и вернуться.

Ласточка разожгла печку, сходила за творогом на ледник, достала из ларя муки и пару яичек. Замешала в миске тесто, добавив горсть изюма, по щепотке корицы и муската. Накалившуюся на огне сковороду помазала куском сала, наколотым на нож.

За приоткрытым окном шелестели ветки, между ними проглянули первые звезды. Ласточка ловко перевернула творожник в золотистой корочке.

За окном что-то шумно заскреблось, зашуршало, и вдруг завыло. Ласточка опрокинула сковороду над тарелкой, и ухватила ее поудобнее. В другой руке у нее была деревянная лопатка.

Рама, скрипнув, отворилась шире, и в окно полезло что-то белое. Белое, бесформенное, рыхлое, как сугроб. Вой перешел в кладбищенский хохот, и тут Ласточку накрыла волна аромата, напрочь сметающая запах жареного теста.

Горько-сладкий, свежий до одурения аромат цветущей черемухи.

Он, наверное, целый куст выломал, подумала Ласточка.

И еще она подумала — Ах!

И засмеялась.

Несколько белых лепестков осыпались на скобленый пол. Следом за огромным букетом в комнату влез Кай и тут же наследил глиной и ошметками прошлогодней травы. За спиной у него качалась грязная корзина, а плащ был извазюкан так, что стоял колом.

— Аах… — выдохнула Ласточка, принимая букет. — Где ты ее нашел? Рано же еще для черемухи.

— Поискал и нашел! Умммм, как вкусно пааахнет.. — Кай, румяный, взъерошенный, с веточками в волосах, зажмурился и повел носом.

— Стой там! Не двигайся! Только вылези из сапог.

Букет был мокрый и благоухал немыслимо. Ни в какой кувшин не влезет, только в ведро. Головы разболятся, ужаснулась Ласточка, но вслух ничего не сказала.

Головы, кстати, не разболелись.

А букет стоял неделю, не меньше.

Тропа, по которой они шли, узкая, засыпанная хвоей, ползла по мокрому от дождя ельнику. Лошади растянулись цепью, всадники пригибались, оберегая лица от хлещущих веток. Сверху капало. Когда начался крутой подъем, Кай спешился и повел Стрелку в поводу. Копыта кобылы глухо стукали по выступающим корням, тонули в хвойной подстилке.

Его люди хранили молчание, изредка перебрасывались словом-другим. Одного из найлов посадили на вьючную лошадь, и он замер в седле, странно скособочившись. Лайго не позволил товарищу идти в гору, тянул оскальзывающуюся на влажной тропе конягу под уздцы.

Остальные пробирались следом, отводя мокрые еловые лапы. Навьюченные фуражом лошади тяжело ступали, продавливая тропу до суглинка.

Вереть всегда открывалась глазам неожиданно, словно выныривая из лесной чащи. Кавенов прадед строил ее, опасаясь нападений с севера, поэтому со стороны болот ее не защищал ни ров, ни частокол — только сами болота. Крепость стояла на известковом взгорке, густо поросшем ельником, осиной и ежевикой. Если не считать одинокой тропы, служившей продолжением деревянного настила, с юга к ней было не подобраться — потонешь. Да и сама тропа, крутая, узкая, стиснута с обеих сторон темными чешуйчатыми стволами — черта с два проедешь.