Чужая боль - страница 73

— Ты, полегче тут командуй. Здесь я хозяин. А ты кто такой?

В следующий миг мужик открыл мордой дверь, вывалился из спальни в одних трусах.

Пятнадцать суток просидел он в милиции, подметал двор, всю территорию, на прохожих не оглядывался, молчал. Ритка к нему не приходила. Она за две недели пришла в себя и о мужике не вспоминала. Но к концу второй недели вызвал ее Иван Антонович и спросил:

— Так что с твоим мужем делать станем? Выкинем из деревни или поверим в последний раз?

— Сколько этих последних было? Я со счету сбилась. Троих, гад такой выбил. Все молчала. Упросил. Теперь куда дальше, ждать пока и впрямь пришибет пес шелудивый. Его дома все боятся. Мамка в сарае спит. Да провались она такая семейная жизнь. Мы без него в тыщу раз лучше жили. Не хочу о нем говорить, — зашлась баба в слезах.

— Рита, больше одного плохого слова не услышишь. Я все понял, другим стал.

— Зверь ты, не человек. Нет тебе другого имени. Сам себя любишь. Других вокруг не видишь, обормот проклятый. Сгинь с моих глаз навсегда, пропащая душа.

— Ритка, я люблю тебя! И до последнего дыханья только тебе буду верен. Прости меня, дурака. Но никогда больше не повторится плохое. На руках стану носить мою ласточку и беречь больше жизни. Слово даю, пальцем не трону, словом и взглядом не обижу. Поверь в последний раз. Больше никогда не ошибусь.

Баба впервые слышала эти слова и немела от удивления.

Яшка смотрел на нее сквозь слезы и просил об одном:

— Поверь…

Ритка забрала его из милиции, не очень веря обещаниям и клятвам мужика. А тот, вернувшись домой, натаскал воды, сам вымыл пол, подмел во дворе. Порубил дрова за домом. И вымывшись в реке до хруста, вернулся домой совсем иным человеком. Он ни на кого не кричал не ругался. Сам без просьб убрал в сарае, вынес навоз на огород. Помог теще накопать картошку в огороде, сам принес ее домой и помог почистить.

Вечером, когда все сели ужинать, впервые отказался от самогонки и с аппетитом ел горячую картошку с огурцами и луком.

— Завтра на рыбалку сходим. Принесем мамке на жареху. А потом пойду устраиваться на работу. В свою строительную бригаду, снова каменщиком. Может, и там мне поверят и возьмут обратно.

Яшку взяли с испытательным сроком в три месяца. И не ошиблись. Так и остался мужик в бригаде. Но о выпивке не говорил и не вспоминал никогда.

Только иногда, встречая Сашку на улице, отворачивал и почесывал шею. Она у него долго болела. Но пить и драться перестал. Сдержал свое слово.

Даже по большим праздникам не прикасался к стакану.

— Яш, а почему раньше вот так не мог. Сам себе приказать. Без Сашки и милиции? — спросила Ритка мужа.

— Видишь ли, я поверил в то, что все теряю. А что у меня было? Да ничего. Сомнительная компания, какая могла подставить в любой момент.

— А родители? Отец, мать?

— Их по сути не было. Мать я видел в последний раз в прошлом году. Она меня не узнала. Шла с каким-то мужчиной, как всегда пьяная. Я молча прошел мимо. Отца никогда не знал и не видел. Ну, а на улице прав кто сильнее. Я и этим не отличался. Выживал за счет сильных. Меня жалели. А тут хозяином стал. Многого не понял. Пришлось ценности переоценить. На улицу снова уходить не хотел. Дал слово себе. И держу пока живой. От своего не отступлю. Улица для меня могила. Я там не выдержу. Знаю, что никому не нужен. А здесь я хочу, чтоб меня хоть немного любили. Меня никто, никогда не уважал и не любил. Я это знаю. А хочется, чтоб считались и ждали, чтоб встречали и радовались, как другим, и я был бы самым счастливым на земле человеком. Мне вообще-то немного надо: каплю тепла и немножко любви, кроху понимания и я за это отдам всю свою душу.

— Яшка, а почему не хочешь своего дитя?

— Очень хочу. Но боюсь, что будет такой же несчастный, как я!

— А знаешь, я снова в положении. И не дам тебе погубить ребенка. Плохой или хороший, он наш с тобой. И обязательно должен жить.

— Спасибо тебе, родная!

— Ведь я люблю тебя. А значит, и его.

— Я это буду помнить всю жизнь.

Яшка не сделал исключения. И когда у него родился малыш, прыгал от радости на руках перед роддомом, потешая всех родных. Как они говорили, никогда еще не видели такого обалденно веселого папашу.