Чужая - страница 9

Нет, это неправильно и некрасиво. Этот человек не сделал ей ничего плохого. И потом, он муж Марты. Он отец Поросёнка. Разве этого мало, чтобы считать его хорошим человеком?

В дверь постучали. Или, скорее, поскребли, — Анабель сначала решила, что это какое-то животное.

— Да? — отозвалась она.

Дверь отворилась. На пороге показалась, болезненно щурясь от полумрака, царившего в доме, какая-то женщина. Сухопарая, довольно высокая. Лицо желчное, с резкими скулами и впалыми щеками. Она замялась, глядя на Анабель — то ли сомневаясь в чём-то, то ли осуждая.

— Вам что-то нужно? — вежливо спросила Анабель, не уверенная, впрочем, что именно это нужно сказать.

— Вот что… — протянула женщина. Голос её скрипел, как ржавые петли на двери. — Говорят, ты ворожея. Можешь исцелять…

Анабель не понравилась эта женщина. Не понравился её грубый голос и почему-то очень не понравилось слово «ворожея». Она невольно ощетинилась, глаза блеснули колючим зелёным огнём.

— Вы, наверное, ошиблись. Никакая я не ворожея, — ответила она.

Женщина истолковала это по-своему. Лицо её вдруг посерело и обмякло; она запихнула руку за пазуху и стала там что-то лихорадочно искать.

— Ты не думай, доченька, не думай, — забормотала она. Голос её упал до глухого влажного шёпота и стал почти жалким. — Я за ценой не постою. Вот, у меня видишь сколько? Ты только вылечи меня, родная, вылечи.

— Вылечить? От чего? — переспросила Анабель, не совсем понимая, о чём идёт речь. У женщины всё было цело… ни переломов, ни ран. Разве может быть что-то ещё?

— Болезнь у меня. Семейная, — забормотала женщина. Она подошла совсем близко; изо рта у неё сладковато пахло. — Всю мою семью свела в могилу, а теперь вот и до меня добралась. Ни один врач мне не помог. Только на тебя надежда, доченька. Вылечи меня, а я уж не забуду. — Её выцветшие светлые глаза взглянули в лицо Анабель, как глаза побитой бездомной собаки.

Что мне делать? — в панике подумала Анабель, — Я не могу её исцелить, не могу! Мне не жалко её, ну совсем не жалко. Мне даже… противно. Как же мне быть?!

Она посмотрела в отчаянии на женщину — на набрякшие розовые веки, редкие волосы, сколотые на затылке. Но сухие руки с узелками твёрдых маленьких мозолей, в которых никак не унималась дрожь. И вдруг… что-то случилось. Неприглядная оболочка раскрылась перед Анабель, как створки замшелой раковины, обнажив иссохшую, измученную душу.

Анабель невыносимо ясно ощутила бесцельное, тусклое существование этой женщины. Унылая жизнь, разменянная на бесчисленные мелкие заботы. И затмевающий, всё, все вялые чувства и неумелые редкие мысли, страх смерти. Страх слепой, инстинктивный, животный, и от этого тем более мучительный.

Существо, так и не понявшее что значит жить, цеплялось за эту жизнь бездумно и отчаянно, как цепляется мышь, утопая в ведре с грязной водой.

И Анабель вновь ощутила… это. Как удар тока, как боль, выбивающая слёзы из глаз, её поразила жалость. Ей стало жалко, жалко эту женщину. Эта жалость открылась внутри как пустота, как жажда, требующая утоления. Она сжала зубы, сжала руки до боли в суставах — и захотела. Захотела, чтобы эта женщина была здорова. Чтобы у неё всё было хорошо. Она хотела этого, хотела!

… Анабель расцепила холодные руки и мягко взглянула на женщину. После взрыва силы её глаза потемнели и горели, как у сытого тигрёнка.

— Идите, — сказала она, — Теперь вы здоровы. И заберите деньги, они мне не нужны.

— Но как же?.. — залепетала женщина. — Как же… ты ведь ничего не делала… Не накладывала руки, не…

— Руки? — Анабель пожала плечами. — Причём тут руки. Разве дело в руках? Она была права — я просто захотела — и получила. Идите.

С этого дня жизнь Анабель стала другой. Дни потекли стремительной и лёгкой вереницей, как песчинки в колбе песочных часов. И не было дня, когда в дверь Анабель не стучались больные, покалеченные, или просто несчастные.

И не было такого человека, который ушёл бы от неё ни с чем, — так пугающе бездонна и безгранична была сила Анабель, сила Чёрного рода.

Слепой старик, приведённый за руку дочерью, обрёл зрение, как только ступил на порог, — настолько острым и пронзительным было сострадание Анабель при виде его затянутых бельмами глаз.