Чужая война - страница 14

— Есть спорный вопрос, Федор Павлович? — спросил отец Алексей и тут же лукаво прищурился. — Или вы просто… испуганы, простите?

— Я испуган? — заносчиво вскинулся Лавриков, на минуту забыв, с кем именно он ведет беседу.

— Мне так показалось.

Повисла пауза. Лавриков обдумывал, как ему вести себя дальше, какую тактику выбрать, а священник не торопил его с решением.

— Возможно, правильно показалось… — признал-таки очевидное Лавр. Игры в прятки со служителем церкви не имели никакого смысла. Этим ничего не докажешь. Ни другим, ни себе. — Фильм такой был. Названия не помню. Черкасов там играл ученого, кажется, крупного. И сцена была. Он с могучим попом с бородищей в шахматы играет. И спорит, и спорит…

— О чем? — полюбопытствовал отец Алексей.

— О чем — тоже забыл. — Лавр несколько раз качнулся на низенькой скамеечке и поднял глаза на собеседника. — А вы не видели это кино? Известный черно-белый такой фильм.

— Нет, наверное, — ответил тот. — Не видел. Я при цветном кино родился. И при телевидении. Только смотреть телевизор некогда.

— Ну да, — улыбнулся Лавр. Возраст батюшки как-то непроизвольно выпал из его сознания. — Конечно. Вы — молодой человек.

— Так, может, в шахматишки? — со встречной иронией предложил священник.

Но настроение Лавра уже переменилось. Вернее, даже не настроение, а состояние. Федор Павлович почувствовал внутреннюю неуверенность. Неприятный осадок от встречи с Ессентуки упорно не желал оставлять его душу и сердце. Тем не менее народный избранник решительно поднялся на ноги.

— Нет… — отказался он от предложения батюшки. — Поздно. Вломился, от дел отвлекаю.

— Вовсе не отвлекаете, — открестился от этого довода отец Алексей. — Я просто домой собираюсь.

— Вот и отдыхайте. Пойду.

Лавриков двинулся к выходу. Священник тоже поднялся во весь рост и не сумел удержаться от искушения окликнуть депутата:

— Федор Павлович… И все же?

Лавр обернулся. Некоторое время мужчины молча смотрели друг на друга.

— Все же… — будто бы через силу вымолвил Федор Павлович. — Есть одна проблема. Одно расхождение мое с православным учением.

— Одно — не страшно.

— Страшно, — не согласился Лавр со столь простым отпущением грехов. — Очень страшно, Алексей Петрович! — Машинально он понизил голос до шепота. — Я в загробную жизнь не верю, в райскую жизнь небесную и в ад, который неизвестно где… Не верю.

— Как так? — растерялся священник.

— А так. — Лавриков снова помолчал, прикидывая, стоит ли ему продолжать развивать тему. — Мне как-то довелось заглянуть… Ну, за грань…

— Жизни?

— Смерти… — серьезно внес поправку Лавриков. — И не было никакого светлого коридора, не было встречающих — ни ангелов, ни чертей, ни родни… Я даже себя со стороны не увидел. Я дом увидел. Незнакомый, плохой. И увидел незнакомую женщину. Беременную. Восторга она тоже, к сожалению, не вызвала. Наверное, она собиралась родить… меня. — Все это бывший криминальный авторитет выпалил на одном дыхании, опасаясь, что если не выскажется сейчас, то уже не сделает этого никогда. — Это был вариант.

— Вариант чего? — Священник был немного сбит с толку и обескуражен.

— Участи, — спокойно ответил Лавр.

Батюшка позволил себе улыбнуться. Постепенно в его голове все становилось на свои места, обретало привычные формы. Он вернулся в прежнее русло.

— И на основании видения был сделан вывод?

— Да. Думаю, что нет судьи, который по грехам нашим постановление вынесет. Представляете?.. И такая дурацкая мысль, будто и ад, и рай — там, за стенами. Нынешними своими делами — ну, в этой жизни — мы сами создаем себе мучения или радости в жизни следующей.

— Ничего оригинального вы не придумали, Федор Павлович, — просветил его отец Алексей. — Теория кармы, переселения душ…

Но Лавр бестактно перебил собеседника.

— Да мне не важно, как эти теории называются, оригинально это или нет! Мне другое важно! — с чувством произнес он. — Если, допустим, Богу судить меня — он бы знал, что такой-то поступок плохой, но он — вынужденный, во имя чего-то другого, хорошего. Но если ад творится без прения сторон: сделал мерзость сегодня — получи мерзкую участь завтра, — тогда ведь никакие смягчающие обстоятельства не действуют. Голая статистика действует. И статистика эта — не в мою пользу.