Чужой беды не бывает - страница 18
Гена с состраданием посмотрел на меня...
По настоянию Пряжковых свадьба была в ресторане: «Знай наших!» Я вынуждена была вести себя так, как должна вести себя мать на свадьбе сына, но что у меня было на душе!.. Я боялась произнести не то слово, ненароком вздохнуть или взглянуть на невестку «не так». Зато ее родители, подвыпив, лезли ко мне с поцелуями и объяснениями в любви.
— Ангелина Николаевна, доктор, спасительница вы наша, родственница теперешняя, ей-богу рад! Уважаю вас как самого себя! Чего таить — повезло нашей дуре, в такой дом ее определили! Да и меня самого теперь не грожь! Зять милиционер! Я теперь кое-кому покажу!— Пряжков пытался обнять меня, но я с улыбкой, которая дорого стоила мне, уклонилась.
С другой стороны меня атаковала Пряжкова:
— Сватьюшка, давай на «ты» переходить? К чему нам всякие «фигли-мигли»? Давай по-родственному! — и ставила мокрыми губами печати на моей щеке.
После пиршества, уже дома, когда никого из чужих не было, Гена сказал мне:
— Ма, мы с вами будем жить. С тобой, с папой.
— Всегда с вами,— поставила точку Света.
Она стояла посреди комнаты в красном, чересчур коротком платье, скорее похожем на удлиненную кофту, туго стянутую в талии кожаным ремешком. Ее черные волосы (покрасилась перед свадьбой, и, надо признаться, весьма удачно) рассыпались по плечам, спине.
— Ангелина Николаевна,— обратилась Света с какой-то натянутой улыбкой и, как мне показалось, фальшивой,— разрешите называть вас мамой?
От такой неожиданности не мудрено в обморок упасть, но я выдержала пристальный взгляд голубых холодных глаз невестки и ответила как можно мягче:
— Если сможешь, пожалуйста.
Гена не догадался скрыть вздох: я так и думала, что эту «работу» проделал он, и не без усилия.
Утром Светлана в тюрбане из полотенца, в халате, накинутом на ночную рубашку, вышла из детской как раз в тот момент, когда мы с Павлом отправились на кухню.
— Доброе утро! — поприветствовала нас невестка и крикнула неожиданно громко, на всю квартиру: — Ге-нуля!
Мы с Павлом переглянулись с недоумением. Сын выскочил из комнаты, на ходу чмокнул меня в щеку, бросил отцу: «Доброе утро» — и следом за Светой вошел в ванную.
Щелкнула задвижка, полилась вода. Они моются под душем вместе? Я смотрела на мужа с ужасом, он на меня— с торжествующим укором:
— Учись! А ты до сих пор заставляешь меня отворачиваться, когда раздеваешься! До чего же ты у меня несовременная!
В гостиной мы с ним раздвинули стол, принесли из холодильника все, что, по нашему мнению, могло показаться невестке вкусным,— не кормить же ее в первый день на кухне!
Но Света от завтрака отказалась, попросила налить ей кофе. Сидела она за столом, отодвинувшись от него, закинув ногу на ногу (в нашем доме это считалось неприличным), в своем красном платье, похожем на удлиненную кофту. Не поднимая со стола чашечки, она ложкой подносила кофе ко рту.
На другой день я хотела, как обычно, выстирать сыну белую рубашку, но Света отобрала ее у меня:
— Теперь это буду делать я, мама.
А вид у нее был такой, словно она готовилась вступить в бой со всем белым светом.
Я заставила себя улыбнуться:
— Это совсем неплохо, спасибо...
В тот же вечер Света внесла в нашу спальню костюм сына, в нем они были во Дворце бракосочетания, положила передо мной на кровать и сказала, настороженно глядя на меня:
— Этот костюм Гена больше носить не будет, такие борта сейчас не в моде, можете продать, если хотите...
А некоторое время спустя у нас с невесткой состоялся «душевный» разговор. Что-то я делала на кухне, когда Света туда вошла и сказала, что ей надо поговорить со мной по важному делу, она давно ждала такого момента, когда, кроме нас двоих, дома никого не будет.
— Пойдемте к нам!
«К нам»? — я почувствовала себя неуютно в собственном доме.
Света направилась в детскую — они с Геной заняли ее. Вероятно, эта комната так и будет всегда называться детской. В ней выросли Гена и Таня...
Я вошла, и так тягостно стало на душе! Комната теперь была густо заставлена старинной, громоздкой мебелью, были здесь и ковры: один — во всю стену, другой — во весь пол. Хрустальная люстра с пятью плафонами, унизанными вдобавок и продолговатыми висюльками-каплями, угнетала своей тяжеловесностью,— на меня хлынул давно забытый запах ломбарда.