Чья-то сестра - страница 2

Тот, что бреется, — Брэкетт.

Полное имя — Уолтер (только ради Бога, не Уолли!) Брэкетт, и, насколько известно, он не доводится родственником, даже дальним, Чарльзу Брэкетту, писателю. Сейчас он вообще уже никому не приходится родственником. Брэкетт — англичанин. Родился в Сурее, еще в те времена, когда Сурей не считался зазорным для рождения местом. Уехал из Англии после второй мировой войны. Причины? Да надоело, вот и все. Поначалу планировал отправиться в Африку (в те дни карта континента была еще очень розовой, как и владельцы тамошних земель), но на полпути ни с того ни с сего передумал и сел на первый же корабль, отплывающий из Лиссабона. По прибытии в порт Брэкетт узнал, что он в Сан-Франциско. Город показался ему ничего себе, и он здесь остался.

Сейчас ему 53, и на вид меньше не дашь. Не то чтобы он впустую растранжирил юные или зрелые годы, но и лицо его и темперамент приняли приход старости покорно, не цепляясь за ушедшую молодость. И не сказать, чтобы результат получился такой уж отталкивающий. Да, волосы на висках поредели, и он погрузнел, но Брэкетт не тщеславен в отличие от многих своих современников, помешанных на сохранении формы. Если есть выбор — лифт или лестница, — он выбирает лифт, давным-давно утвердившись во мнении, что в любых физических упражнениях (сквоше, выжимании) есть что-то нелепое, да к тому же они съедают массу времени. В наш век, когда идеалом считается тот, кого только что ветром не сдувает, Брэкетт, весивший не меньше 180 фунтов, выглядит представительно везде: и в центральных барах города, и на крокетной лужайке соседа. Вот только лицо… Оно у него точь-в-точь осевшее суфле; однажды кто-то зло подшутил — дверцу духовки распахнули невпопад, вот таким и получилось.

9.25 утра. Сегодня суббота, день поездки к Кемблу. Но Брэкетт не спешит. Приняв душ, он идет к шкафу, вытаскивает пластиковый пакет с белой рубашкой. Рыться и выбирать рубашку ни к чему — есть только одна чистая. Зато хорошая, добротная, сшитая у портного. Правда, фасон подводит, сразу видно — вещичка столетней давности. Ну и что! К двубортному костюму отлично подходит. Простой синий галстук, туфли на шнуровке — и Брэкетт готов. Он застывает, скрестив руки и уставясь в зеркало. Широкий лоб над носом, обманчиво прямым — нос ему ломали дважды, но хирурги его усердно чинили, — серые глаза и рот, который в былые времена напоминал женщинам Джона Гарфилда.

Будь Брэкетт честным с самим собой, он бы признался, что охота навещать Кембла у него напрочь пропала. Нет, привязанность к партнеру не остыла, но он обнаружил, что еженедельные встречи с Кемблом нагоняют на него такую тоску, которую уже не скроешь.

Когда-то (сколько уж лет прошло!) встречи их были веселыми и оживленными, они строили планы: вот Кембл уедет из лечебницы «Осенние Поляны», и снова возродится «Брэкетт и Кембл». Но день отъезда все отодвигался, и Брэкетт уже не сомневался, что он не наступит никогда. Яркое доказательство — их разговоры: они тихо и неотвратимо никли, оптимизм превращался в банальность. Увядали они зримо: так опадают с деревьев листья, пока вдруг неожиданно не проступает голый остов ствола и четко прочерчивается силуэт каждой веточки. Кембл оказался преждевременно ушедшим от дел человеком, убивающим время за комиксами в покорном ожидании смерти. Нравится — не нравится — от истины не уйдешь, и Брэкетта с души от нее воротило. Ему было тягостно смотреть на жалкие создания в Кувереде: их возили в креслах на колесиках — ноги прикрыты одеялом; случалось, выносили и на носилках — на лица натянуты простыни. Но ехать надо. И он поедет. Явится вовремя, сыграет свою роль (он мастак в этом: улыбка, шуточка, куча вранья) и уедет.

Из ящика стола Брэкетт достал ключи, задержал взгляд на пистолете — специальный полицейский, угнездившийся среди вырезок и скрепок, — даже в руки взял. Подивившись — ну и холоднющий! — торопливо, точно избавляясь от какого-то непристойного предмета, по оплошке извлеченного на свет, сунул его обратно в ящик и поспешил вниз, в кулинарию.

Кулинарию прозвали «Толстяк». Прозвали вовсе не из-за габаритов владельца — тщедушною венгра по имени Либерман, родившегося на Эллис Айленд, штат Нью-Йорк, а благодаря легенде, будто актер Роско — Толстяк Арбакль — посетил кулинарию накануне своего достославного суаре в отеле «Сан-Франсис». Как бы в подкрепление мифа портрет комедианта долго пылился над ливерной колбасой. Потом его заменили календарем с изображением красотки 40-х годов. Вообще-то этой легенде никто не верил, но она добавляла сомнительный блеск грязноватой кулинарии. Покупателей магазина можно было пересчитать на зубцах вилки. Среда них был и Брэкетт, но больше в силу необходимости, чем свободного выбора.