Cтанция - страница 5

– …что за глупость сидит у тебя в голове? Как так могло захотеть купаться, что ты полез в ледяную воду?.. Только лед успел сойти. Я не понимаю… – развела руками Наталья Валерьевна и, сунув кружку с горячим лекарством сыну в руки, вышла из комнаты.

Это было сиюминутное воспоминание прошлогодней весны. Глупая шалость, но и только!..

Бабушка Зина стала сажать цветы. Андрей, спустя несколько минут бесцельного хождения по участку зашел в дом. Он сделал себе чаю и пил его с шоколадным печеньем. Чуть розоватые от заката пышно цветущие ветки вишни смотрели в окно.

Вечер был тихий, из-под каждого куста или брошенной любым предметом тени тянуло ночной прохладой. Некая насыщенность заполняла всю улицу, но не заходила в дом, в котором все было как обычно. Насыщенностью делилась разгулявшаяся во всю весна, насыщенностью этой была сама жизнь. И все тело, а главное голова и мысли в ней становились тяжелыми. Наполненным смыслом и правильным был мир. И лишь немного Андрей чувствовал на себе всю животрепещущую гамму весеннего вечера. Но этой частички ему хватило сполна, чтобы улыбнуться, сидя за столом и допивая чай, уже с охотой отказаться от идеи пойти на пруд.

«Лучше буду рисовать» – подумал он, так и не определившись с тем, что же будет рисовать. Он чувствовал желание взять в руки мягкий карандаш и начать. Он знал, что как только проведет пару линий, то будущая картина тут же начнет вырисовываться у него в воображении. Он сможет словно в замедленном варианте деталь за деталью, штрих за штрихом углядывать ее. Она будет приходить к нему из будущего, жить в его воображении и рождаться на бумаге. Он будет добиваться от нее, чтобы она получалась такой, какой он ее видит, а затем или одновременно, в процессе, будет стараться сделать ее еще лучше.

И было ли тут при чем смелое дыхание весны? Или же Андрей сам пришел к случившимся в его мыслях выводам и желаниям?

Сон первый, который через короткое время совсем позабылся

Полуденное солнце. Золотая осень. На столике в плацкартном вагоне ровно лежит закрытый блокнот. Его однотонная желтая обложка впитывает в себя солнечные густые лучи и от того становиться похожей на первый, самый яркий одуванчик, что суетливо распускается по весне. Блокнот так и светится солнцем, ярким желтым пятном, то и дело бросается в глаза. Он, как и одуванчик, излучает странную волнительную радость. Но с одуванчиком вместе всегда идет весна, и совершенно ясно, от чего хочется улыбаться. А почему блокнот делает настроение таким волнительным просто непонятно.

Вот Андрей сидит, расслабленно облокотившись о перегородку, что отделяет его спальное место от соседнего, и задумчиво смотрит в окно. Там, в окружающем железнодорожный путь пространстве, купается в солнечных лучах буйство красок дикой природы. И столько льется солнца кругом! Даль горизонта теряется в тумане солнечной дымки. И то и дело стайки птиц выплывают из нее и ныряют в близлежащий лес или, наоборот, вылетают из леса, бросаясь прямо в туман.

Андрей сидит, не шевелясь. Послеобеденная лень (он точно знал, что вот только был обед) куда-то забрала все силы и получалось только медленно думать. Ему было важным сообразить, что твориться на, казалось, совсем близком горизонте: то ли солнце так отсвечивает от пожелтевшей земли, то ли это какой-то солнечный туман – неопознанное и неизученное наукой явление. Было настолько солнечно, что даль расплывалась, не просматривалась. И еще было совсем глухо. Не смотря на монотонное тух-тух-тух поезда ощущалась невероятная тишина и, неясное спокойствие было разлито повсюду. Оно клубилось и залезало в каждый уголочек поезда. И за время пути поезд уже успел потонуть в этом спокойствии, а Андрей успел им надышаться, хлебнуть сполна этого волшебного дурмана.

«Осень, осень…» – только и мелькало у него ненавязчиво в мыслях.

Андрей был готов с минуты на минуту погрузиться в сладкую дремоту, когда напротив него, укрывшись колючим пледом, уже спал Вася. Он сразу же после обеда уснул. Его, как Андрея, не притягивал пейзаж за окном. Андрей удивлялся, откуда в Васе взялось столько лени. Он смотрел на друга и никак не мог для себя сопоставить, что этот Вася – тот самый Вася, друг его детства. Это была ошибочная правда, если так сказать можно.