Цурюк - страница 10
— Вам надо — вы и…
— Убили-и!!! — вопль Чарушихи со двора был поддержан хором бродячих собак, кудахтаньем кур и угрожающими выкриками толпы обывателей. В стекло влетел голыш.
— Я предупреждал! Теперь они сюда идут…
— Не они, а народ. Пойди и встреть как полагается, в воротах. Лили Марлен, место!
Лисонька только брезгливо фыркнула: «Тоже, командующий войсками — пфуй!»
Пётр, выйдя на крыльцо мазыковой избушки, поднял руку:
— Граждане немцы! Требую соблюдать дисциплину и внимание.
— Сам соблюдай! Настоебенило! Мы не немцы, мы немчане! Сам ты немец — полицай!.. Покажите ему, чего свинья в лагере отрыла!
Перед отшатнувшимся Петром Ганешиным была шмякнута на крыльцо рвано откушенная по локоть мужская рука — довольно грязная, мускулистая, в густой волосне и синих пороховых татуировках. Слово «Аврора» выколото по тыльной стороне кисти довольно неровно — выше был традиционный восход солнца, на предплечье же читался обвитый змеёй сложный морской якорь.
— И что? Откуда эта гадость у вас?
— А то не знаешь! — взвыла Аномалиха. — Свинья принесла! С Рябиновки! Там их — трупаков этих — как говна у Профкомыча за баней!
— А ты у него, выходит, за ней сидела? За баней-то? — осведомился заинтересованно сержант милиции.
— У гхòвнах! — расхохотался, хлопая себя по толстым бокам, дядько Мыкола Ботва.
Мнения трудящихся в результате разделились — самые отчаянные предлагали, не взирая на сгустившиеся сумерки, вооружиться чем Бог послал и идти в Рябиновку биться с демонами. Но таких смельчаков оказались единицы. Основная же масса, как всегда, склонялась к паллиативу.
— И где начальство вообще?
— Да где ему быть, как не на речке! Карлыча будто не знаете… Как всегда, русалку удит!..
— Тю! У гхòвнах! У Профкомыча! По-за баней!!! — толстяк Ботва, тыча пальцем в Чарушиху, хохотал до упаду поочерёдно над ухом каждой из баб, пока не охрип. Но тут в освещённый круг ворвалась невесть откуда взявшаяся грязная жирная свинья, и, ухватив с крыльца руку с татуировкой «Аврора», уволокла её в сплошную темь. Из кустов раздалось мерзкое чавканье. Опупевший от такого свинства народ безмолвствовал…
Луна вспыхивала в струях неторопливой речки, что из века в век влачила свой путь по странно-петляющей траектории — вокруг церкви на холме куда-то во мрак беспросветных «Дерендяевых болот». Рыболовы удили, медитативно уставя взор в тающую даль заката…
— Викентий Карлович!
— Да, батюшка?
— Вы обещали — и я вас ловлю на слове. Каждого задержанного я могу перед первым допросом исповедовать. Так или нет?
— И тайна исповеди, согласно указу Святейшего Синода…
— Ах, ваше благородие, ну как не совестно! Времена же изменились, когда это было…
— Молчу, молчу, Георгий Аполлонович. Только как ни крути — кесарю кесарево… Мы ведь с вами, некоторым образом, в одной лодке?…
— Викентий Карлович! — священнослужитель, наклонясь к самому уху начальника полиции, тревожно шепнул:
— Ах, подполковник! Я согласен, помилуйте, но… У вас клюёт!
Их благородие, почувствовав, что леса действительно натянулась струной, подсёк умело. На том конце заходило что-то уж слишком мощно даже для апрельского нерестующего сазана.
— Подсак давай!.. Нет, брось… Багор! Тоже отставить! — Свинтидзе вдруг спрыгнул в воду и побежал, сгорбившись, в чём был вглубь реки следом за звенящей лесой. Вскоре он потерял грунт под сапогами и поплыл.
— Карлыч, что там?!
— Блу-блу-мгу-русалка! — раздалось с глубины. Дальше были одни беззвучные пузыри.
— Викентий Карлович! — заметался в подряснике по песчаному берегу поп. — Ваше благородие! Лю-ю-д-и-и-е!!! — но никто не откликнулся из жителей — лишь Луна бессмысленно отражала рябь поверх мутящейся водоворотами речной глубины… «Объяли меня воды до души моей… Аминь, Господня воля… А может, всё и к лучшему? Один Ганешин теперь остался из перебежчиков…».
… Левин открыл глаза и не сразу понял, где он. За окном сквозь железную решётку виднелась непроглядная апрельская ночь. Во сне он только что летал, между делом абсолютно свободно проникая сквозь стены. А здесь, в камере, только и мог, что сесть на койке, свесив ноги, и обхватить припухшее со сна лицо ладонями. В таком состоянии прошло некоторое время. Потом из коридора раздались ссорящиеся голоса.