Цветок Америки - страница 55

Жанна вернулась домой, изнуренная общением с волками. Она неохотно вымыла руки генуэзским мылом из лавандового масла. Звериный запах был очень сильным и чересчур настойчиво напоминал о странных и благословенных мгновениях дружбы с хищниками.

Франц Эккарт ел сливы. Послеполуденное солнце сделало багровой промасленную бумагу окон, и луч его сквозь открытую форточку коснулся оловянного блюда. Словно воспламенившись, оно изменило свою природу: превратилось в серебряное, а затем в некий мерцающий таинственный предмет. Франц Эккарт долго смотрел на него, будто видел впервые. Жанна тоже. Она уже не могла оторвать глаз от этого сверкания. Быть может, в нем сокрыта некая тайна, которую нужно разгадать. Голос Франца Эккарта вывел ее из этого зачарованного состояния.

— Мы глухи и слепы, телом и духом. Мы потеряли способность понимать настроение дождя и желание зверя. Разучились читать звездное небо и водную гладь. Не ощущаем больше жизнь духов вокруг нас. Мы стали похожи на одинокие, бездушные статуи.

— Этому ты учишь сына?

— Я учу его читать не только книгу, но и мир. Не пугаться при встрече с демоном, а просто прогнать его, если он докучает. Ибо демон никогда не появляется без причины. И нужно, прежде всего, понять, отчего он пришел.

Жанне показалась ужасной мысль о визите демона — и еще более о беседе с ним. Она содрогнулась. Однако с тех пор, как Франц Эккарт делил с ней жизнь, мир казался ей куда просторнее, чем прежде.

Он опустошил почти всю вазу с фруктами.

— Демон — это всего лишь порождение страдания и несправедливости. Часто он отличается крайним невежеством. Почти таким же, как люди.

Она коротко рассмеялась.

— Полагаю, ты составил гороскоп путешествия Жака Адальберта, Деодата и Феррандо, — сказала она, чтобы сменить тему.

— Они вернутся, — ответил он. — Но я сомневаюсь, чтобы они вновь пустились в плавание.

— Почему?

Он пожал плечами:

— Они поймут очевидное: их открытие представляет интерес только для королей и ученых. Какие бы богатства они ни обнаружили, воспользоваться ими они не смогут.

— Не отбивает ли мудрость вкус к жизни? — спросила она.

— Мне, напротив, дает.

Зима 1499 года оказалась самой суровой из тех, что помнила Жанна.

Франц Эккарт предупредил их заранее — ее саму, Франсуа и Жака Адальберта: не только аисты улетели раньше, чем обычно, но и медведи залегли в берлогу задолго до срока.

Веря в предвидение Франца Эккарта, Жанна запасла побольше дров из опасения, что раздобыть их будет нельзя. Она велела прочистить все дымоходы и установила в подвалах жаровни, которые придумала жечь некогда в Париже, чтобы не дать вину замерзнуть. Теперь надо было думать не только о спасении бочек, которые могли расколоться, но и о том, как прогреть первый этаж, где ледяной холод, казалось, сочился из каменных плит. Кроме того, она сделала большой запас муки и солений.

В декабре мир словно обратился в камень. Когда шел снег, хлопья его мгновенно твердели, упав на землю, и превращались в лед под ногами редких прохожих. Громадные сугробы не давали проехать телегам, и их приходилось рубить топором. Река Иль замерзла. Подвоз продовольствия почти прекратился, ибо лошади с трудом передвигались по скользким дорогам. Если бы не сделанные Жанной запасы, все три семьи в январе сидели бы без хлеба.

Птицы исчезли. Крысы, рискнувшие выскочить на улицу, околевали от холода. Ворон, которые могли бы полакомиться падалью, тоже не было видно. Даже вши и блохи не выдерживали морозов.

Никто не выходил из дому — разве что по неотложной надобности, а Франсуа и Жак Адальберт каждое утро отправлялись в печатню в шубах и меховых шапках. Дыхание их порождало облака белого пара. В «Мастерской Труа-Кле» приходилось подогревать чернила, иначе невозможно было печатать. Детям строго-настрого запретили играть на улице, однако по утрам Жана и Франсуазу приводили на Санкт-Йоханн-гассе — в парильню и на уроки Франца Эккарта. Задолго до темноты они возвращались домой под присмотром Фредерики.

Парильню посещали все — не столько заботясь о чистоте, сколько мечтая согреться.

Кардинал-архиепископ отслужил мессу, дабы умолить святого Януария растопить льды, сковавшие Страсбург и весь Эльзас. Но, видно, он при дворе святого был не в чести, ибо температура не изменилась нисколько. Да и сама служба прошла с опозданием, поскольку вино замерзло и его пришлось греть. В церкви Сен-Пьер-ле-Вьё отец Штенгель, к великому своему сокрушению, три воскресенья подряд читал проповедь перед пустыми скамьями.