Цветы на болоте - страница 20
С этой парой в деревне не связывались. Вместе выросли, из одного рожка молоко дудолили. Коварный Филимон часто своих врагов на Гошу выводил, тот терпеливо в засаде дожидался… Мчится какой-нибудь Шарик-Жучка-Тобик за котом, заливается упоенно, а вот, мол, я тебя, а вот! И на всех парах к засаде, а там… Вместо Филимона, кота изнеженного, Гошина пасть крокодилья! И остается от обидчика комок ужаса и одно подобострастие. Отпустить Гоша отпустит, но выволочка изрядная будет. И кот раз волкодава выручил…
Геологи приехали, на постой стали. У одного пес — здоровый сенбернар! Умудрился он сбежать. И давай деревенских собак гонять. Они с воем врассыпную, ну, Гоша тут как тут! А приезжий его и подмял, беда! Только по-серьезу в горло Гошино вгрызся, а Филимон на загривок чужаку прыгнул и давай драть! И выдрал с ходу глаз дорогому псу! А Гоша еще и ногу прокусил… Еле отбили геологи своего любимца! Пришли было к Спирьке, а тот их и на двор не пустил. Гошу с Филимоном в избе запер, сам, вроде случайно, ружьишко на плечо повесил… Поорали геологи, поскандалили и ушли ни с чем.
Чу! Гоша грудью на снегу распластался, слушает. И Филимон замер. Чуют — чужой за домом, и не просто, а злонамеренный! Это зло они ясно в воздухе ощущают. Переговариваются:
— Что там, Гош? — кот ухом дрогнул.
— Сволочь какая-то доски у забора трогает! — и пес — ухом.
— Сходить? У тебя цепь не достанет.
— Сиди. Без сопливых… Трепану не то за шкуру сытую! Тсс… Страшный он, Филя! Смертью пахнет.
— Схожу. Я осторожно. — Кот крадучись — к углу дома, Гоша смотрит.
Вдруг стекло зазвенело тихо и странно глухо. Что это? Это же чужой стекло выдавил в боковушке!
— Еррр! Гав-гав! Кррраул! В дом лезу-ут!
— Фррмяу-у-у! — Из-за угла Филимон вылетел, спина дугой, глаза безумные. — Гоша, фррррмяу-у-у! Фрррграбю-ю-ут!
Разбег — и захрипел громадный Гоша, ударом цепи натянутой сбитый на снег. Еще разбег, ехце! Кровью алой клыки крашены. Но вот словно бы хрустнуло в одном из звеньев. Разбег! Покатился волкодав по снегу, оскаленной пастью крошева холодного хватанул и — на ноги. Распластался в неистовом беге, рвет когтями наст, аж визг от когтей крепких. Кот за ним…
Ударил в нос запах кислый, страшный… Разбираться некогда, надо драться! Но до чего запах знаком! Только когда отвалил от окна тело тяжелое, наполовину в дом просунутое, узнал — Цыбин, сосед! От него всегда смертью пахло, а тут сладко-страшный дух прямо реет и в морозный воздух взвивается…
Покатились по снегу. Гоша плоть с рук вместе с телогрейкой рвет, до глотки добирается, ему не впервой волков валить, он свой маневр накрепко усвоил. А Демид по горячке голыми кулаками отбивался, ногами пинал, а кровь увидел — вызверился. Тоже зубами стал рвать, ногтями драть.
Заорал Филимон на весь белый свет, когда Демид тяжко раненного Гошу ногой пнул. Демид голову поднял, на кота глянул… Свистнуло окровавленное лезвие, на пол-ладони в доски впилось, но кот и не пошевелился, еще громче взвыл, диким мявом! Оглянулся Демид Цыбин, в пролом забора втиснулся, скользнул змеей…
И никто не видел, как несколькими минутами раньше из окна на противоположной стороне дома Улита прыгнула. Клочья ваты межоконной на плечах унесла… Огородами, в сторону болота, по снежным холмикам ушла. Только следок крохотный в затейливую цепочку свернулся, попетлял и пропал у края болота, где Васильковая топь начинается. Между заснеженных кочек, кустов оледенелых сгинул…
Через полчаса той же дорогой Демид Цыбин ушел. Одет тепло, за спиной рюкзак, на плече ружье. Котелок у пояса, топор, нож, все как положено. Оглянулся на деревню, нехорошо скривился, плюнул и… Скоро затерялся. Быстро шел…
Трещат прутья… Береста в огненные кольца свивается, звонко щелкает. Угли под ней таинственно светятся. Горит малый огонь. В шалаше тени мечутся…
— Как ты, глупая, к людям убрела? Для чего?
Бьется красный отблеск на лице. Кривой нос с подбородком клещами сходится, из-под бровей кустистых глаза маленькие, но до того светлые — две капли родниковые. Словно застыло в них навек жаркое майское солнце. Гнет горб Ягушку вниз, не дает разогнуться. Руки костлявые, длинные, а тронь — пух! Мягкие.