Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - страница 34

— Не побрезгуй скромным подношением. Потом еще отблагодарю.

— Что вы, ваша милость! Смею ли я принять серебро! Ведь я вам не оказывал никаких услуг, — сложив на груди руки, отказывался следователь. — Прикажите, что вам угодно, не посмею ослушаться.

— Не отказывайся, друг. Возьми серебро.

— Только скажите, что вам угодно, — просил Хэ.

— Да ничего особенного. Там ты за труды само собой получишь. Об одном прошу, чтобы при положении в гроб У Старшего все обошлось как надо. Без лишних разговоров… Накрой парчовым покровом, и чтоб дело с концом.

— Я-то думал, что-нибудь особенное, — заверил Симэня следователь, — а то пустяки какие. Да разве я могу за это серебро брать!

— Если не возьмешь, значит не хочешь сделать, что прошу.

Хэ Девятый давно побаивался коварного Симэня, который всю управу в своих руках держал, и взял серебряный слиток. Они выпили еще, и Симэнь кликнул полового:

— Подсчитай! Завтра в лавку за деньгами приходи.

Они спустились вниз и вышли из кабачка.

— Смотри, друг, никому не болтай, потом еще награжу, — предупредил следователя Симэнь и удалился.

«Почему он дал мне целых десять лянов? — раздумывал Хэ. — Только за то, чтобы я разрешил положить У Чжи в гроб? Нет, тут что-то не все ладно». У ворот дома У Чжи он встретил своих заждавшихся помощников и старуху Ван.

— От чего умер У Старший? — спросил он помощников.

— Жена говорит, от сердечной боли, — отвечали те.

Следователь отдернул занавеску и вошел в дом.

— Что-то вы поздновато пожаловали, господин Хэ? — спросила старуха. Мы вас прямо заждались. И геомант[141] давно пришел.

— Все дела. Вот и задержался.

Следователь заметил вышедшую к нему Цзиньлянь, одетую в грубое платье бледного цвета, с белой бумагой[142] в волосах. Она притворилась плачущей.

— Не расстраивайтесь, сударыня, — успокаивал ее Хэ, — душа вашего супруга возносится на небеса.

— Не выразить словами моего горя, — вытирая слезы, проговорила Цзиньлянь. — У мужа болело сердце, и вот в несколько дней его не стало. Какой удар!

Следователь оглядел Цзиньлянь и подумал: «Раньше я только слышал про жену У Чжи… Вот, оказывается, какую красавицу он себе взял! Не зря Симэнь Цин десять лянов отвалил!» Когда он подошел к покойнику, геомант уже совершил над усопшим таинства. Хэ снял покров, откинул с лица лоскут белого шелка и, сосредоточившись, стал внимательно всепронзающим взглядом осматривать покойника — его почерневшие ногти, темно-синие губы, пожелтевшее лицо и выпученные глаза. Ему сразу стало ясно, что У Чжи отравлен.

— У него что-то и лицо посинело, и губы закушены… И кровь изо рта… — недоуменно говорили подручные следователя.

— Будет глупости болтать! — оборвал их Хэ. — Вон солнце так и палит. Как тут тленом не тронуться?

И подручные по наущению старой Ван поспешно положили покойника в гроб и навсегда забили гвоздями. Старуха передала следователю связку медяков и попросила разделить их между обоими помощниками.

— Когда вынос? — спросил Хэ.

— Госпожа хотела бы на третий день совершить сожжение за городской стеной, — ответила Ван.

Подручные удалились. В этот вечер Цзиньлянь устроила угощение с вином. На другой день четверо буддийских монахов читали заупокойные молитвы, а рано утром, в пятую стражу третьего дня состоялся вынос. Гроб подняли подручные следователя. Проводить У Чжи вышли кое-кто из соседей. Одетую в траур Цзиньлянь несли в паланкине. Всю дорогу она притворно оплакивала кормильца. На пустыре сожжения усопших гроб с останками У Чжи предали огню, а пепел бросили в пруд. За панихиду и поминки расплачивался Симэнь Цин.

Вернувшись домой, Цзиньлянь поднялась наверх и установила табличку, на которой было написано: «Здесь покоится душа усопшего мужа У Старшего».[143] Перед табличкой была зажжена глазурная лампада, установлен золотой траурный стяг, разложены бумажные медяки, слитки золота и серебра и другие жертвенные предметы.

Старуху Ван вдова отправила домой, а сама в тот же день разделила ложе с Симэнем. Как только они не наслаждались наверху в доме У Чжи! Что там бывало — в чайной! Все украдкой да урывками. Теперь, когда У Чжи не стало, никто больше не мешал им быть вместе всю ночь. Вначале Симэнь Цин еще побаивался соседей. Зайдет, бывало, к старухе, у нее немного посидит. Со смертью У Чжи он брал с собой приближенного слугу и черным ходом проходил прямо к Цзиньлянь. Крепко они привязались к друг другу, прилепились — не разлучишь. Симэнь частенько дня по три, а то и по пять домой не заявлялся, отчего там царил беспорядок и недовольны были все домашние — от мала до велика. Ведь только попади к такой чаровнице в вертеп, себя же погубишь.