Да, был - страница 17
— Ко-мен-дан-та! Ко-мен-дан-та!
Из зданий, занимаемых охраной, выбегали вооруженные эсэсовцы. Худощавый, высокий мужчина, затянутый в черный мундир, спустился с крыльца комендантского домика и, как на параде, гусиным шагом направился к воротам лагеря. Равняясь на ходу, за ним шли двадцать эсэсовцев с автоматами на изготовку. Едва комендант вступил на плац, раздались выкрики:
— Есть хотим!.. Три дня без пищи!
Комендант приподнял руку, легонько помахал ею. Остановившись в нескольких шагах от строя, коверкая русские слова, он сказал:
— Я комендант, оберштурмфюрер СС Гросс. Говорить должен один. Кто будет говорить?
Шеренги умолкли. Гросс презрительно фыркнул:
— Кто хочет говорить? В чем дело? Почему построение без сигнала? Бунтовать задумали?
Из строя вышел майор. Тяжело ступая босыми покалеченными ногами по липкой, холодной земле, подошел на несколько шагов к Гроссу, назвался и отчетливо, громко, как рапортуя, начал излагать причины построения: — Женевская и Гаагская конвенции о правилах ведения сухопутной войны предусматривают человеческое отношение к военнопленным. Врагу предоставляется право пользоваться в качестве военнопленного милосердием и хорошим обращением, а между тем в лагере люди живут под открытым небом, завшивели, покрылись паршей, мерзнут, болеют, голодают, вот уже четвертые сутки не получают пайка.
Гросс не спускал глаз с майора, слушал внимательно и, как всем показалось, доброжелательно, а когда майор кончил, елейным голосом спросил:
— Люди хотят кушать? Ты тоже хочешь кушать? Да?
— Да, — твердо сказал майор. — Я так же, как все, хочу есть.
— А-а-а! Кушать? Ты, русская свинья, хочешь кушать? — взвизгнул Гросс, молниеносно выхватил пистолет, выкрикивая «На, кушай! На, кушай!», выпустил в лицо майора две пули, подбежал к строю и, тыча дулом пистолета в грудь пленным, расстрелял обойму.
Шесть человек свалились.
— Бунтовать?! — в исступлении орал Гросс. — Я вам покажу, как бунтовать!..
Кто-то крикнул:
— Товарищи, это провокация!
Один из эсэсовцев нажал спусковой крючок. Десятки пленных упали. С ближайшей вышки раздалась пулеметная очередь. Пули ударились о кровли навесов. На головы пленных посыпались мелкие осколки черепицы и шифера. Двадцать эсэсовцев шагнули вперед. Пленные попятились. Размахивая пистолетом, Гросс вопил:
— Садись! Все садись!
С вышки у ворот и на западном углу плаца застрекотали пулеметы. Пленные поспешно присели на корточки. Гросс, подбоченясь, подошел и, продолжая размахивать пистолетом, объявил:
— Конвенции и постановления объяснять буду я. Каждое упоминание о них я восприму как личное оскорбление. Запомните сегодняшнее утро и, когда для вас наступят черные дни, вспоминайте его с благоговением, как самое радостное утро нашего знакомства… Жрать вам дадут…
ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ…
«Черный день» наступил раньше, чем ожидали узники…
Пленные, построенные в пять шеренг, стояли, окаймляя плац. Гросс в сопровождении взвода эсэсовцев вошел в середину и помахал скатанным в трубочку листом бумаги:
— Возвращаюсь к конвенции… Вот они… По ходатайству Женевского международного Красного Креста советские военнопленные некоторых национальностей подлежат освобождению и роспуску по домам… Цыгане-узбеки, таджики, туркмены и родственные им национальности закаспийских республик будут освобождены в первую очередь. Цыгане, узбеки и все, кого перечислил, выйти из строя!
Никто не пошевелился. На левом фланге одной колонны послышался гортанный говор, и кто-то не совсем уверенно выкрикнул:
— Не поняли, повторите!
Гросс повторил. Расталкивая шеренги, вышел военнопленный с копной черных вьющихся волос на голове и жидкой кучерявой бородкой — цыган. Что-то выкрикивая, из задних рядов торопливо пробился низенький, худой мужчина с головой, повязанной, как чалмой, грязным полотенцем, обутый в самодельные постолы из кусков автомобильных камер. Он на ходу извлек из кармана скомканный кусок бумажки и, протягивая Гроссу, пролепетал:
— Моя пропуск есть… твоя пропуск давал…
Гросс, ухмыляясь, похлопал по плечу обладателя «пропуска».
— Гут… Зер гут… Ты хороший пленный… зови твоих земляков…