Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник] - страница 57

— Какое наслаждение, какое счастье — рисовать вас, Марта!..

Марте нечего было ответить, она отозвалась только тихим «ах!..».

— Ваши веки — настоящие перламутровые ракушки…

Марта снова превратилась в гальку, стала гладким, влажным камешком на пляже. Мгновение — и волна, покачав, вынесла ее на песчаный берег…

— А вы не устали? Не хотите прерваться, чуть-чуть отдохнуть? — спросила она в свою очередь.

— Нет-нет! Я в порядке. Я в полном порядке. Мне так хорошо…

И Феликс вздохнул — вздохнул легко, как вздыхает человек, когда ему действительно хорошо.

Она не решилась открыть глаза — ведь он сказал про ракушки…

В детстве она во время каникул коллекционировала ракушки — для мамы. Она наклеивала их на канву — превращала в лепестки цветов самых разных нежнейших оттенков. А малышка Матильда, даже не подозревая об этом, — Марте и в голову не пришло ее учить, — делала теперь то же самое…

Марта опять вспомнила о детях, о воскресном полднике.

— Феликс?

— Да…

Она поколебалась и решилась — как в воду солдатиком:

— Скажите, Феликс, вам не покажется неудобным встретиться с моими детьми? С моими внуками… С маленькой Матильдой — помните, той, которая сказала, что я красивая, когда я волосы расчесывала?..

— Не вижу тут никакого неудобства, — мгновенно откликнулся он. — Буду счастлив с ними познакомиться… Если, конечно, такой старый безумец, как я, может быть им интересен!

— Как хорошо! Как это мило с вашей стороны, Феликс!.. Понимаете… Дети…

Феликс не дал ей договорить.

— Конечно же, понимаю, Марта. Конечно, понимаю. А вот теперь вы можете открыть глаза.

— Закончили?

— Закончил.

Последнее слово пробудило Собаку, которая с сожалением зевнула.

— И мне можно посмотреть?

— Разумеется.

Феликс подошел к софе и протянул Марте руку, помогая подняться.

У Марты все тело затекло. У Собаки, видимо, тоже. Обе для начала потянулись, обе встали с усилием.

Феликс смотрел, как Марта рассматривает себя.

Она видела перед собой женщину без возраста, с узлом тяжелых волос на затылке, женщину, лежащую на софе.

Она видела собаку, свернувшуюся в клубок у ног этой женщины.

Но что удивило ее больше всего: глядя на женщину и собаку, она слышала музыку Россини, эта музыка вошла в плоть рисунка, он был весь пропитан ею, музыка звучала в переливающейся бахроме шали, просвечивала сквозь сияющую мордочку собаки, покоящуюся на бумажном чулке, но самым главным и самым бесспорным было волшебство, излучаемое всем вместе, всей этой чувственной, сладострастной непринужденностью, которой дышала картина, абсолютной свободой, снизошедшей на бумагу, как показалось Марте, откуда-то извне. Свыше?

А сильнее всего забилось ее сердце, когда она увидела лежащие на сомкнутых веках женщины две перламутровые ракушки, бледно-розовые перламутровые ракушки, искрящиеся не высохшей еще морской солью…

Ноша оказалась слишком тяжелой: как же иначе, завтра придут малыши, и Марта не забыла купить для них кока-колы.

Ей пришлось несколько раз поставить сумку на землю, чтобы передохнуть. Было очень жарко. Перед каждым воскресным полдником она ругала себя последними словами за эту дурацкую кока-колу, но всякий раз в субботу сдавалась и добавляла ко всему, что надо было купить, огромную бутылку. В конце концов, ребятишки имеют право на свою воскресную гадость, Матильда первая не желает слышать не только о молоке, когда она в гостях у Бабули, но даже о фруктовом соке.

Марта сделала очередную передышку у дверей «Трех пушек».

Мысль о вечернем свидании придала ей сил. Она сразу же заметила, что Валантен с чем-то возится, стоя спиной к входу, у их столика — здесь они сдвинут бокалы совсем уже скоро.

Разволновавшись, Марта подняла свою тяжелую сумку и собралась уже двинуться дальше, но тут заметила их. Феликса и эту женщину. Эту женщину и Феликса. Ее Феликса — с какой-то незнакомкой не больше чем за три часа до свидания с ней!..

Это было так неожиданно и так жестоко, что Марте понадобилось некоторое время для того, чтобы связать между собою пустоту, образовавшуюся в животе, и вид этой парочки, этой парочки за их столиком, в «Трех пушках», откуда и вылетела смертоносная пуля, самая подлая, какую только можно выпустить из самого подлого оружия.