Дамасские ворота - страница 14

Она открыла резную мавританскую дверь в крохотный, залитый солнцем двор и придвинула к ней свой стул. Посредине двора в пересохшей земле росла олива. Два изнывающих от жажды апельсиновых деревца в кадках стояли на шатком булыжнике. Небо было густо-синего послеполуденного цвета.

Сония вздохнула, наслаждаясь синевой, зеленью деревьев, дивной погодой. В эту минуту ей было хорошо.

— Да, — ответила она. — В надежде.

В общественном центре более сотни молодых ортодоксальных евреев играли в пинг-понг: разлетающиеся пейсы и подолы рубашек, в глазах сверкает юмор, удовольствие или злой азарт. Играли они хорошо, а некоторые просто замечательно. И сражались неистово и ожесточенно. Большинство говорило по-английски, и время от времени кто-нибудь вопил: «О господи!» или «Йес-с-с!» — совершенно как торжествующие американские подростки.

В кабинет Пинхаса Обермана можно было пройти только через зал для настольного тенниса. Такова была особенность этого комплекса, помещавшегося в высотном здании в растущем северном предместье Иерусалима.

В приемной ожидали двое мужчин. Один лет под тридцать, в бежевой ветровке, белесых джинсах и черной рубахе. Хотя шел уже одиннадцатый час вечера, он сидел в неверном флюоресцентном свете приемной в солнцезащитных «рэй-банах». На стуле рядом лежал кларнет в футляре.

Второй был постарше, с покатыми плечами, меланхоличный и грузный.

Молодой не стесняясь разглядывал соседа. Тот делал вид, что читает «Джерузалем пост», и беспокойно ерзал под сверлящим взглядом соседа.

Через некоторое время из кабинета донесся зовущий голос доктора Обермана:

— Мелькер!

Голос прозвучал через закрытую дверь повелительно, без малейшего намека на сострадательную озабоченность. Доктор Оберман работал без медсестры и без многого другого. Молодой в последний раз бросил взгляд на соседа и неторопливо прошел в кабинет, прихватив свой инструмент.

Доктор Оберман был рыжебород, коротко стрижен и тучен. Одет в свитер и слаксы, на носу очки армейского типа.

— Здравствуйте, мистер Мелькер, — сказал он. Поднялся, чтобы пожать молодому человеку руку. — Или мне лучше звать вас Разиэлем?[31] Или Захарией?[32] Как мне называть вас?

— У меня что, расщепление личности? — заявил молодой Мелькер. — Хорошо, зовите меня Разз.

— Разз, — бесстрастно повторил доктор. — Ладно. Вижу, у тебя с собой кларнет.

— Желаете, чтобы я сыграл?

— Не могу сейчас позволить себе такое удовольствие, отложим до более подходящего момента. Как обезьяна? Еще на спине или уже нет?

— Я чист, как ресницы зари[33], — ответил Разз. — Я счастлив.

Оберман неопределенно посмотрел на него.

— Сними очки, — велел он, — и расскажи мне о своей духовной жизни.

— Ну и нахал же вы, Оби! — добродушно сказал Разз Мелькер, садясь и снимая очки. — По глазам хотите проверить? Если бы я закапывал, думаете, стал бы надевать темные очки? Может, еще и раздеться? Не хотите вены посмотреть? — Он терпеливо покачал головой. — Между прочим, когда эти желторотые талмудисты колотят у тебя над ухом по шарикам, трудновато говорить о духовной жизни.

— Думаешь, у тех ребят ее нет?

— Послушайте, — поторопился сказать Разз, — по сравнению с ними мы просто сынки. Это как пить дать.

— Рад, что ты чист, — сказал доктор Оберман. — Это важно. И что счастлив, тоже хорошо.

— Может, иногда выкурю косячок. Не более того.

Он проказливо улыбнулся и вытянул перед собой ноги в африканских туфлях из кожи ящерицы.

Оберман молча наблюдал за ним.

— Желаете послушать о моей духовной жизни? Что ж, еще есть о чем рассказать. Выкладывать?

— Смотря что, — заметил Оберман.

Разз окинул довольным взглядом кабинет; из-за двери доносился стук шариков о столы. Его глаза без очков беспомощно и близоруко моргали. Стены кабинета были украшены постерами с изображением образцов примитивного или древнего искусства из венецианского палаццо Грасси, Британского музея и музея Метрополитен в Нью-Йорке.

— Вот ваш пациент за дверью, — сказал Разз. — Старый пижон. Хотите, расскажу о нем кое-что?

— Ты не о других, о себе рассказывай.

— Он взял и заделался гоем, верно? Обращенный христианин. Или был им.