Дамасские ворота - страница 15

Оберман секунду выдерживал пристальный взгляд Разза, потом и сам снял очки и потер глаза.

— Ты его знаешь, — убежденно сказал он. — Где-то слышал о нем.

— Уверяю, мужичок, в жизни его не встречал.

— Будь так добр, — осадил его доктор Оберман, — обращайся ко мне как положено, не называй «мужичком».

— Извините. Я думал, вы желаете знать о моей духовной жизни. А еще, думаю, я хорошо играю.

— В этих клубах в Тель-Авиве ходит много наркоты, — сказал Оберман.

— Да что вы говорите, сэр. Однако, как я уже сказал, я ничего такого себе не позволяю.

— Похвально.

— Не собираюсь еще раз вшивать налтрексон, — заявил Разз Мелькер. — Господи, все, что Берроуз говорил о снотворном действии, истинная правда. Отбивает всякую охоту.

— Твой отец хочет, чтобы ты вернулся домой в Мичиган.

— Знаю.

— Он беспокоится о тебе, — сказал Оберман и, сдвинув очки на лоб, выписал Мелькеру рецепт на легкий транквилизатор, который назначают после курса налтрексона. Затем черкнул записку для Цахала[34] о продлении освобождения Мелькера от военной службы. — Он, кстати, не считает, что ты вносишь большую лепту в дело еврейского государства.

— Может быть, он ошибается. В любом случае его лепты хватит за нас двоих.

Доктор Оберман холодно взглянул на него.

— Передайте ему, что я люблю его, — сказал Мелькер.

— Как Сония? Тоже покончила с наркотиками?

— Бросьте, док, она не наркоманка. Она суфийка, настоящая. Время от времени балуется, не более того.

— Нечего ей баловаться, — сказал Оберман.

— Она вам нравится, да?

— Очень нравится.

— Знаю. Я ей это говорил. — Разз помолчал, наблюдая за Оберманом. — Вам стоит послушать, как она поет.

— Да. Не сомневаюсь, что стоит. Вы любовники?

Разз рассмеялся и покачал головой:

— Хотите, поспособствую, чтобы у вас получилось?

— Это невозможно.

— Как книга продвигается? — не отставал Мелькер. — Книга о религиозной мании.

В ответ Оберман неопределенно пожал плечами.

— Обо мне там есть? — спросил Мелькер. — А о старом пижоне, что ждет в приемной? О нем должно быть.

— Позвони мне, если будут какие-то нарушения мышления.

Мелькер засмеялся и, подавшись вперед, сказал доверительным тоном:

— Но, док, мысль сама по себе уже нарушение. Она нарушает основной ритм вселенной. Помехами. Психической энтропией. Древние мудрецы…

— Убирайся! — гаркнул Оберман.

Мелькер встал, взял рецепт и записку. Когда он был уже возле двери, доктор поинтересовался:

— Как ты догадался? Насчет этого человека?

Мелькер обернулся и ответил без улыбки:

— Он тоже музыкант. Правильно? И уверен, хороший. Похож на контрабасиста. Нет. Виолончелист?

— Ты что-то заметил, — сказал Оберман. — Должно быть, мозоли на пальцах. Или там еще что-нибудь.

— Но у него их нет, — возразил Мелькер. — Я прав, верно? Музыкальный новообращенный христианин?

— Почему, — спросил Оберман, — он должен присутствовать в моей книге?

— Я вижу его насквозь.

— Вздор.

— Ладно, если вы так считаете.

Оберман воззрился на него:

— И что именно ты видишь?

— Я уже объяснил, — сказал Мелькер, — что я вижу и как. Думаю, вы понимаете.

Доктор развалился в кресле, сущий герр профессор.

— Что я способен понять, — заявил он, — и во что способен поверить, это…

— Скажите, как его зовут, — перебил Мелькер.

— Не могу. Этого я сказать не могу.

— Очень плохо, — сказал Разиэль. — Какой у него диагноз? Шизофрения? Наверно, маниакально-депрессивный психоз. Не спускайте с него глаз.

— Непременно. Но почему?

— Почему? Он идет от Царя, вот почему. Он едет на колеснице[35]. Вы знаете, что, если бы не избегали меня, если бы не побаивались меня, я мог бы кое-что рассказать вам об этих вещах.

— Я не побаиваюсь, — ответил доктор. — Твой отец не платит мне за то, чтобы я дружил с тобой.

Разиэль вышел в вестибюль и остановился у двери, ведущей на крытый рынок перед зданием, наблюдая за игроками. Homo ludens[36], думал он. Образ Божий в глазах любого. Их юная энергия и страсть к игре бодрили, оживляли мертвую тишину ночи. И будоражили мертвых.

Его присутствие смущало многих игроков; он им казался насмешником и безбожником. Они удивились бы, узнай, что когда-то он был таким же, как они, в черном костюмчике, с пейсами, под рубашкой цицит