Данте. Преступление света - страница 29
— У меня сложилось впечатление, словно нынче очень многие разыскивают это царство… Можно подумать, что оно существует где-то на земле. Или так называют какой-то предмет с необычайными свойствами… Вот сукины дети!
Философ вытаращил глаза от удивления, но тут и его оросила теплая струя, лившаяся с неба под звуки непристойной частушки. Прямо над ними, на вершине полуразрушенной римской арки, какой-то парень из семейства Донати спустил штаны и мочился на своих противников. Струя его мочи описывала в воздухе изящную янтарную кривую.
Данте вскочил на ноги, изрыгая проклятия, и не обращая внимания на все еще сыпавшиеся камни, опустился на четвереньки и стал шарить по земле. Нашарив увесистый кусок кирпича, Данте поднялся с земли, тщательно прицелился и швырнул кирпичом в негодника, по-прежнему мочившегося и распевавшего частушки.
Арриго наблюдал за тем, как Данте следит за полетом кирпича с таким видом, будто направлял его взглядом в полете. Кирпич ударил хулигана прямо в лоб.
— Вот это да! — воскликнул Арриго. — Не хуже, чем в Библии! Вам, флорентийцам, надо чеканить на монетах не лилию, а Давида[21]. Или хотя бы поставить ему памятник!
Хулиган скатился с арки. Лицо его было залито кровью, хлеставшей из рассеченной брови. Несколько мгновений не было слышно ничего, кроме его завываний.
Арриго по-прежнему смотрел на поэта с удивлением и тревогой во взгляде. Потом еле заметно улыбнулся.
— Как хорошо, что мы не ведем философских споров в виде рукопашного боя! Пойдемте отсюда, приор. Пусть эти звери перегрызут друг другу глотки, а мы лучше еще поговорим. Проводите меня до монастыря Санта Мария Новелла. Я там живу.
В последний раз кровожадно покосившись на буянов, Данте повернулся к философу, и лицо его постепенно прояснилось.
— Ну да. Вы правы. Пусть себе дерутся, — пробормотал он и зашагал прочь.
— Помилуйте! — воззвал к Данте Арриго, поспешавший за ним, приволакивая ногу. — Вы еще молоды, а я стар. Мне за вами не угнаться!
— Кто это молод? В мае мне стукнуло тридцать пять. Лучшие годы моей жизни уже позади, — сказал поэт и остановился. — И теперь, куда бы я ни шел, меня не ждет ничего хорошего…
— Мне осталось жить еще меньше, но я, как и вы, еще не разучился мечтать… Ведь ваше благородное сердце наверняка еще мечтает и видит сны…
— Сны говорят с нами по ночам на понятном лишь им самим языке. Впрочем, и при свете дня мир кружится вокруг меня в хороводе неясных образов. Я словно заблудился в лесу темном, как сама смерть.
— Можно подумать, что вы, друг мой, стоите у враг преисподней… — пробормотал Арриго.
— О преисподней я думаю очень много. И не только о ней. Меня занимает и состояние души, попавшей в царство вечного света.
— К чему вам все это? А как же ваша любовная поэзия? Чувства, мечтания мимолетных дней нашей жизни? Они вас больше не вдохновляют? — воскликнул Арриго.
Данте ничего не ответил. За пределами площади все было тихо и спокойно. Казалось, поэт с философом только что побывали в ином мире.
— Там дерутся, здесь — торгуют, — оглядевшись по сторонам, сказал Арриго. Вокруг сновали повозки, кричали возницы, ржали лошади, в воздухе висели облака пыли. — По всей Тоскане с завистью судачат о том, что во Флоренции строят самый большой храм во всем христианском мире. Этот шедевр обессмертит имя Арнольфо ди Камбио…[22] В вашем городе кипит жизнь, а вы помышляете о смерти… Да вы вообще меня слушаете или нет?! — схватив Данте за рукав, воскликнул философ.
Поэт встрепенулся и пришел в себя.
— Простите, учитель. Я слышал ваши слова, но душа моя временно покинула тело, и уста мои онемели. Конечно, любовь ни на секунду не покидает меня и диктует мне свои стихи, но с тех пор как я решил положить свои силы на управление родным городом, меня круглые сутки преследует отнюдь не любовь…
— А что же?
— Добро и зло. И мысли об их природе. Как они умудряются сожительствовать в одном и том же сердце? Как и почему они борются друг с другом? Почему Царство Света так часто погружается во мрак смерти и трясину злодеяний?
— Будьте осторожны, друг мой, — внезапно помрачнел Арриго. — На севере многие взошли на костер за такие мысли. Весь Прованс вплоть до Тулузы все еще зализывает кровавые раны после опустошительного крестового похода на катаров.