Данте. Преступление света - страница 41
Поэт узнал лицо, которое видел в реликварии, хотя там оно и было покрыто слоем светящегося грима, похожего на воск. Подняв руку, он прикоснулся к щеке женщины и ощутил теплую кожу. Нет! Это не маска!
До самой талии тело женщины закрывали густые и длинные волосы, такие светлые, что казались седыми, как у старухи. Однако перед Данте явно была молодая девушка. На самом деле ее волосы были живыми и пышными, как у юного ангела. Поэт узрел в красоте представшего его глазам создания что-то неземное. Такая женщина легко могла приковать к себе безумной любовью, околдовать, погубить… Теперь Данте чувствовал себя таким же растерянным, как и в первый раз в присутствии чуда Антиохийской девы.
Женщина словно окаменела. Лишь в ее глазах можно было прочесть ужас, во власти которого она находилась. Несколько раз она открывала рот, словно силилась что-то сказать.
Данте осмотрелся по сторонам. Вот же оно — главное действующее лицо невероятного чуда! В голове поэта роились сотни вопросов, но здесь было неудобно и неуместно их задавать. Данте уже подумывал, не связать ли чем-нибудь женщину, пока она не ускользнула по примеру Брандана, но та и не думала двигаться с места.
— Откуда ты? — с трудом переводя дух, спросил поэт, но женщина лишь покачала головой.
— Как тебя звать? — женщина опять замотала головой и поднесла руку себе к горлу.
— Не хочешь мне говорить? А ведь придется!
Женщина открыла рот, но так и не произнесла ни одного членораздельного звука. Она лишь замычала, вновь покачав головой. Потом она схватила поэта за руку и стала постукивать пальцами ему по ладони.
После мгновенного замешательства Данте все понял. Он знал, что немые общаются друг с другом знаками, которые придумали для них цыгане, часто использующие этих несчастных как попрошаек.
— Так, значит, ты немая… — растерянно пробормотал Данте. — Но как же тогда?..
А ведь он слышал, как она неземным голосом распевала псалмы в церкви! А может, и это был обман? Как и слезная просьба, донесшаяся до него снизу. Значит, Брандан действительно чревовещатель!
Поэт, кажется, придумал, что делать дальше. Осторожно освободив руку, он сказал: «Закрой лицо и следуй за мной!» и пошел к двери.
После мгновенного колебания девушка последовала за ним. В ее глазах больше не было смертельного ужаса, теперь она походила на растерянное животное, не понимающее, куда бежать. Дрожащими руками она закутала лицо в свисавшее у нее с плеч покрывало. Внезапно она протянула руку поэту, словно вверяясь ему, как проводнику.
Осторожно выглянув за дверь, Данте убедился в том, что на улице никого нет. Флоренция погрузилась во мрак. Со стороны Арно пришел сырой удушливый туман, но луна светила достаточно ярко.
Данте и его спутнице предстоял неблизкий путь туда, где за пределами городских стен у церкви Санта Мария Новелла начинались луга. Городские ворота уже были на замке, но поэт не сомневался в том, что ему их отопрут, и даже был готов поощрить за это стражу деньгами.
Оглядев девушку с головы до ног, Данте убедился в том, что ее стройное тело выглядит достаточно крепким, и она вряд ли быстро свалится с ног от усталости. Внезапно поэт вспомнил, что у начальника стражи есть повозка, и жестом приказал девушке следовать за ним в сторону Дворца Приоров.
Они шли по узкой улочке к реке. Вдали уже показались факелы на мосту Понте Веккьо. Данте все время казалось, что из окон и с крыш за ними кто-то подглядывает, но, скорее всего, ему это только мерещилось. Поэт устал. Его лихорадило, и он обливался потом. Наконец они добрались до ворот монастыря Сан Пьеро, у которых дремали двое стражников. Услышав шаги, они встрепенулись и вскочили на ноги с копьями наготове.
— Это я — приор! — рявкнул Данте, подставив лицо свету факела. — Пропустите!
Немного поколебавшись, стражники посторонились. Данте заметил их усмешки при виде женской фигуры. Впрочем, ее появление их, кажется, не очень удивило. Судя по всему, и других приоров по ночам частенько посещали женщины.
На другой стороне двора Данте пошел к крытой галерее. Насколько он помнил, там должны были находиться двухколесная повозка и лошадь. Обнаружив и то и другое, поэт без особых усилий запряг лошадь в повозку.