Дары лесного духа - страница 4
Свершилось много ничтожно малых чудес. Отзвучало множество осторожных шагов... Заснеженный Лес видел не раз солнечные сны непроницаемо тёмными глазами скитальца Иричилля. И бодрствуя, слушал его пронзительные сумеречные песни.
А поджигатель исполнял свои немудрящие желания сам.
Весной, когда подсыхала жухлая прошлогодняя трава, он, наигравшись с огнём на пойменном лугу, заявлялся в лес и, поднимаясь по пологому склону, заросшему сосняком, поджигал муравейники и валежник. Наводопелая земля не давала воли пламени, задыхающемуся в белёсом горьком дыму. Медленно расползающаяся гарь, поседев от золы, остывала под закоптившимися деревьями. Поджигатель, уподобляясь художнику, не ищущему лёгких путей и преодолевающему сопротивление невосприимчивой к творческой мысли натуры, выискивал точки уязвимости на прочной шкуре гиганта по имени Лес и сорил искрами всюду, где виделась ему величественная картина гибели одряхлевшего мира, давно заслужившего самого нещадного обновления.
Везение поджигателя ощерилось чёрным зевом, когда одна за другой потянулись засухи. Малоснежные зимы, пыльные вёсны. Летом же, знойным ли, пронизанным ли холодными суховеями, наступала пора огня, зарождающегося в расстеленных на потрескавшейся земле былинках и беспрепятственно восходящего по засмолённым стволам в горючие кроны. Поджигатель торжествовал, неспешно живописуя гарью своё полубожественное могущество, свою власть над стихией, свой дар высекать искру щелчком пальцев, сопровождаемым негромким лязгом.
Поборник освящённой пламенем новизны тщательно избегал встречи с другими пришельцами, выказывая звериную нелюдимость и недюжинную выдержку. И немедля покидал место, где ему удавалось посеять огонь.
Но его извилистые стёжки пересекались с затейливыми тропами искательницы чудес. Эти пересечения не были случайными — гостью манил дым. Она приходила на едкий запах, щиплющий ноздри. На еле слышный треск затлевшего валежника. На помутнение содрогающегося воздуха.
На встревоженный голосок Иричилля. На крик лесного духа, напоминающий ей тиканье часов.
Она выплёскивала из баклажки последние глотки воды на обугливающийся хворост и, убедившись в бессмысленности этого жеста, топталась в дыму, раздирая стёртыми подмётками в клочья горелый дёрн и вбивая в рассыпчатую супесь раскалённые семена пожара. Иногда гостья подбирала крепкий ещё стволик высохшей на корню ёлочки или сломанный порывом ветра увесистый сосновый сук и яростно рыхлила почву. И засыпала теплящееся бедствие горсточками пылящей земли.
Не единожды она успевала, пока взволнованно тикали живые "часики", вытоптать на корню, в зародыше, огненные "саженцы". Но не в её силах было угнаться за непредсказуемым и неутомимым творцом нового мира. Поджигатель легко опережал всех тех, кто пытался как-то воспрепятствовать исполнению его разрушительных желаний.
Не единожды ему удавалось преобразовать Лес серьёзными ожогами. Дважды по его соизволению под блёклым небом засушливого лета в суборе бушевали опустошительные пожарища.
Но и на мертвенных гарях Иричилль не слышал тишины. В шорохе размётанного ветрами пепла не смолкали крики маленьких лесных душ, так и не ставших крылатыми духами леса.
И гостья не услышала безмолвия, даже когда остановилась, и стих перезвон крошащихся под ступнями угольков. Она слышала своё дыхание, шум крови в висках, шёпот ветра, оглаживающего зачернённые останки стволов. И настойчивую позывку Иричилля.
В опустошении, заменившем потрясённой увиденным гостье мысли и чувства, проницательный лесной дух не видел ни проблеска. Выгорели желания, развеялись в дым предвкушения чудес. Её невидящий взор, скользя, задержался на огненно-рыжей грудке Иричилля.
Гостья пришла в движение. Она топталась на месте, вздымая сажу и пепел. Её запорошило чернотой и серостью, она рассеянно отряхивалась, изгваздала лицо и волосы, стала похожа на огромную рябую птицу, растерявшую маховые перья и разучившуюся летать.