Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам - страница 11

Мы с Сергеем посмотрели на Юрку, на Юрку Великолепного, потом друг на друга. Сергей только присвистнул. «Как же ты это выкрутил?» — ошалело осведомился я. Юрка сел на кровать Сергея, закинул ногу на ногу и аппетитно закурил толстую папиросу. «Приспособляемость и целесообразность — это краеугольные камни, на которых зиждется закон революции, — начал он тоном лектора. — Приспособляемость — это вот, — Юрка снял и любовно погладил свою золотисто-коричневую шапку, — а целесообразность — остаться в большом культурном городе, каковым и является Ростов, В общем, мои юные друзья, изучайте биологию». — «А если без трепотни?» — спросил Сергей. «Поговорил еще раз с Землячкой и расплавил ее железное сердце». — «Как же это удалось тебе, Юрий?» — напряженно спросил Сергей. «Написал заявление. Всего на полстранички. Информировал о своих, так сказать, юношеских заблуждениях, ну и сослался на слабую теоретическую подкованность». — «Ай да шапка!» — усмехнулся Сергей. «Вот зачем ты сюда приехал!.. За большим портфелем. За тепленьким местечком!» — зло выкрикивал я. «Но, но, юный пионер, без хамства! — небрежно обронил в мота сторону Юрка и положил ладонь на колено Сергея. — В общем-то ты правильно заметил: кубанка эта непростая — шапка-невидимка». — «Убери руку», — попросил Сергей. «Надеваешь ее на голову и — ейн, цвей, дрей, — мыслишки и идейки там разные припрятаны от постороннего глаза. Вот так-то, Сергунек!» — закончил он развязно.

Сергей смотрел на Юрку так, как будто бы видел его впервые, рассматривал с каким-то брезгливым интересом, будто нанизанного на булавку незнакомого жука. «Убери, пожалуйста, руку, — негромко повторил он. — Знаешь, Юрка, ты самый элементарный перевертыш».

Вот при каких обстоятельствах, Тоня, родилось это слово и надолго, очень надолго прилипло к Юрке. Оборотнем его тогда Сергей не назвал, потому что ничего зловещего, мистического в самодовольном и наглом зав. учстатом не было. А «перевертыш» подошел как по мерке.

«Элементарный перевертыш!» — задумчиво сказал Сергей, и наш бледнолицый красавец стал нежно-розовым, как месячный поросенок, а шрам на его правой щеке налился кровью. «Детсад!.. Пионерские вожди!.. Сопливые кретины… Будь готов! Всегда готов!» — завопил он, тараща свои светло-ореховые глаза и запрокидывая голову.

Юрке ничего не стоило соорудить эпилептический припадок. Он даже оглянулся, чтобы ненароком не шлепнуться головой о тумбочку или угол кровати, но в конце концов раздумал. Взял с кровати свою роскошную кубанку, надвинул ее на вздрагивающую бровь и, не подарив нас взглядом, вышел. А мы с Сергеем молчали. Думали мы об одном и том же. «Да уж, де ла Фер», — протянул наконец Сергей. «А ну его к монаху!» — сказал я.

Ни в Чечню, ни в Кабардино-Балкарию мы с Сергеем не поехали. Он заявил однажды, что ему до смерти надоела интеллигентская инфантильность, поступил на концессионный завод «Жесть — Вестен» и стал обжигать зеленую, коричневую и «под мрамор» эмалированную посуду в огромных, пышущих нестерпимым жаром печах. И крупные, белые руки его сперва покрылись ссадинами и ожогами, а потом огрубели, набрали силу и стали руками рабочего человека.

Что же касается меня, то мне предстояло вытащить из чемоданчика свой старый, выгоревшего красного сатина галстук и… распрощаться с шикарной перспективой быть «использованным на ответственной советской работе».

«В-в-вот, д-дорогой товарищ, — чуть заикаясь, сказал мне секретарь крайкомола Коля Евсеев, — вы тут изрядно хвалились своим ленинградским опытом. Иди-ка работать в крайбюро пионеров и докажи, что ленинградцы не трепачи».

И, по правде сказать, я не колебался. Я уже тосковал по ребятам, по дорогим моим тонконогим мальчишкам, с которыми можно сделать что угодно, если только ты им доверяешь, а они — поверили в тебя. А насчет ленинградского опыта, уж будьте уверены, Митька Муромцев не подкачает! И чуть не сломал себе шею в первые дни. Написал методические указания о проведении антирелигиозной работы среди взрослого населения горских областей. Пыхтел над ними два дня и сочинял, опираясь на опыт базы юных пионеров при заводе «Красный выборжец» в Ленинграде. Дал размножить в машинописное бюро, подписал сам и понес на подпись Волкову. Тот прочел и сухо спросил: «Ты чем думал, когда писал?» И тут же побежал к Евсееву доказывать мою явную непригодность для работы в краевом бюро. Волков-то меня невзлюбил с самого начала, — с ним, видите ли, не согласовали мое назначение. Ну, мы и сидели в одной комнате, друг против друга, и играли в молчанку.