Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам - страница 21

— Похоже?

— Здорово! Вылитый геноссе Лейбрандт! Но откуда тебе это известно?

— Наблюдаю. Так вот, этот самый геноссе, когда разговаривает с Хитаровым, весь свой гонор прячет. Уважает! А Рафик, между прочим, совсем не строгий. Доб-ро-же-ла-тель-ный! И в кабинете сидеть не любит. То в одну комнату заглянет, то в другую… В общем, поздравляю тебя, Митя!

— Это с чем же?

— Переходишь с товарищем Рудольфом на короткую ногу.

— Иди-ка ты знаешь куда…

— Нэ сэрдысь, печенка лопнет! — голосом Вартаняна, но с ужимками Геминдера возгласил Черня. — Давай лучше съедим еще по одной яичне.

— Я не хочу. И куда ты столько жратвы закладываешь!

— Вот она, паровозная топка. — Сам шлепнул себя по животу.

Он и на самом деле был здоровенным парнем, на полголовы выше меня, с широкими развернутыми плечами. В КИМе его любили. Он был обязателен, доброжелателен, весел и, хотя, как я уже заметил, не очень-то загружал себя работой, считался у нас в отделе совершенно незаменимым. Даже Лейбрандта обезоруживали его шуточки и ослепительная улыбка, так украшавшая его лицо, — лицо мужественного героя из американской приключенческой кинокартины.

И всё же что-то стояло между нами, мешало мне принять его дружбу, которую Сам, всё с той же чарующей улыбкой, подносил мне на своих больших белых ладонях.

— Какую цель ты перед собою ставишь? — внезапно спросил я.

— Выпить стакан кофе и съесть вот эту рогульку.

— И получить костюм коричневый в клеточку?

— Ясно, — с наслаждением надкусывая рогульку, подтвердил Сам.

— Нет, постой, я серьезно тебя спрашиваю.

Сам поспешно проглотил половину рогульки и даже поперхнулся.

— Что это тебя на философию потянуло? Я, брат, свои мозги вечными проблемами стараюсь не засорять. Живу… ну и всё.

— Значит, живешь, как трава растет, — приставал я.

— Траву тоже боженька создал. «С ношей тащится букашка, а за медком летит пчела…» Вот и я — обжора — к меду тянусь.

— С тобой нельзя серьезно разговаривать. Одна трепотня.

— А чего ты с ножом к горлу… Заправиться не даешь… Ну, хочу прошагать через жизнь весело и, конечно, честно. Достаточно тебе?

И тогда я задал Черне вопрос, который уже десятки раз задавал и себе самому:

— А зачем ты пошел работать в КИМ?

Тут Сам окончательно растерялся. Он повертел перед носом посыпанную маком булочку, словно ждал от нее подсказки, со вздохом положил ее на тарелочку и задумчиво побрякал ложкой по стакану.

— Странный вопрос… Я хорошо знаю немецкий… Вызвали в ЦК, предложили, ну я и согласился. Работать здесь неплохо. Вот чешский выучил. Может, удастся и за границу поехать.

— Приобрести еще один костюмчик?

— Нет, — Черня подмигнул, — организовать всемирную революцию. Ты ведь такого ответа от меня ждешь. Но жизнь, дружище, это такая штука — ого! Верхом на красивых фразочках ее не проедешь.

Да, Сам Черня, я хотел от тебя именно такого ответа. Только без шутовства и подмигивания. Нас окружают замечательные бесстрашные ребята. Вон за столиком сидит Ловера. Его дважды хватали чернорубашечники. Каким только пыткам не подвергали его в ОВРА! И физическим и психическим! Возили по Риму на роскошном «фиате», с зеркальными стеклами и смешной плюшевой обезьянкой — маскоттой, подвешенной над баранкой. Седоусый синьор колонель изображал из себя гида. Он демонстрировал Ловере красоту и радости жизни. Темно-голубое безоблачное небо, воркующих голубей на площади святого Марка, серебристую зелень олив на Аппиевой дороге, шумные кафе и беззаботную чернокудрую девчонку, дожидающуюся своего дружка. Захочешь — и всё опять будет твоим! Закурите сигару, молодой человек. Настоящая бразильская. У вас ведь тоже есть подружка, и она вас ждет. Не злоупотребляйте терпением женского сердца… Мы хотим от вас сущего пустяка: назовите свое настоящее имя и имена тех, кто так жестоко воспользовался пылкостью и наивностью юности. Когда и где вы получили задание от Тольятти?.. И как бы случайно дотрагивается горячей сигарой до щеки Ловеры. А на руках Ловеры стальные браслеты… После «увеселительной» прогулки — узкая темная камера, и пахнет уже не цветущими каштанами, а собственной кровью и смертью.