Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам - страница 7

Господи, он еще спрашивает! Я и мечтать не смел о такой ответственной работе! Просто что-то делать в ИК КИМе. Выполнять любые поручения. Ездить, бегать, писать, переписывать. Даже каким-нибудь международным курьером… Лишь бы каждый день, к девяти, приходить в этот необыкновенный дом на Моховой, подниматься на лифте, и иногда, если повезет, вместе с Эрнстом Тельманом, Эрколи или Марселем Кашеном. Референт агитпропотдела. Это же просто замечательно!

— Я готов выполнять любую работу, товарищ Шацкин.

Ладно еще, что голос не подвел, не дрогнул.

— Только одно непременнейшее условие: как следует изучи язык. Навались на него медведем.

— Я прилично знаю французский. Ну и чуть-чуть по-немецки.

— Французский, конечно, не повредит, но необходим именно немецкий. На нем всё: и заседания, и официальные материалы. К тебе прикрепят хорошего преподавателя. Это устроит Зусманович.

— Зус! — крикнул Шацкий.

Вошел уже знакомый мне Зусманович.

— Муромцеву нужно оформить удостоверение и прикрепить к нему Венцеля. Постой, постой… А как ты устроился в Москве?

Я развел руками:

— Да пока никак. Переночевал у одной знакомой отца. Но там тесновато, четверо в одной комнате.

— В «Люксе» и «Малом Париже» свободных номеров нет, — предупредил Зусманович.

— Знаю, знаю. — Лазарь опять потер двумя пальцами лоб. — Ты позвони Кивелевичу, пусть даст направление в общежитие Первого дома Советов. Если станет рыпаться, я поговорю с Пятницким. — Ободрил меня взглядом своих разноцветных глаз. — Ничего, Муромцев, поживешь месяца два-три, а там что-нибудь подвернется. И вообще, Зус, приглядывай за парнем.

— А куда он от меня денется!

— Никуда я от тебя не денусь, товарищ Зусманович, — заверил я, ликуя, что всё так хорошо получается.

— Просто — Зус.

— Ну, Зус.

— Вот так-то лучше! Мы все здесь дружные ребята, Митяй.

Митяй так Митяй. Меня еще никто не называл так. Но в этом простецком «Митяй», вместо официального Муромцев, таился залог будущей хорошей дружбы. Зусманович, несмотря на его солидность, оказался простым, веселым парнем.

— Так тебя зовут Дмитрием? — спросил Шацкин.

Я кивнул головой. По тому, как взгляд Лазаря скользнул куда-то мимо меня, по тому, как тонкие крепкие пальцы его нащупали на столе бумагу, подняли и отбросили в сторону, я понял, что ему уже трудно думать о моих делах. И то сказать, секретарь исполкома говорил с Митькой Муромцевым почти полтора часа!

— Так я пойду, Лазарь…

— Ладно. Когда устроишься с бытом, приходи работать. И повидайся с Рудольфом. Он должен скоро приехать.

— С Рудольфом? Кто это?

— Ты, вероятно, о нем слышал: Рафаэль Хитаров, секретарь исполкома.

— Постой… Как же так? А ты?

— Я уже бывший. Меня отпустили с комсомольской работы.

Ну, ясно, Шацкин уже «старик». Вон ведь какие у него залысины и даже поперечные морщинки на лбу. Комсомол всегда передает партии своих лучших, самых проверенных, самых пламенных вожаков. Ушел на партийную работу первый председатель Цекамола двадцатитрехлетний Оскар Рывкин. Весной двадцать четвертого мы проводили Петю Смородина и Тарханова, а год назад попрощались и с Николаем Чаплиным. Мы же — смена большевистской партии. Придет когда-нибудь и мой черед получить путевку райкома или губкома ВКП(б). «Где бы ты хотел работать, товарищ Муромцев?» — «Там, куда вы найдете нужным меня послать». Вот так, значит, и с Шацкиным… Жаль, что не придется с ним поработать. И ничуть он не зазнался, и ничего надменного в его поведении я не заметил.

— Будешь работать в Коминтерне?

— Нет, иду учиться. Теоретический багаж у меня скудноват.

— Да ты же крупнейший наш теоретик, — возразил я, ошеломленный признанием Шацкина.

Он быстро поднялся, вышел из-за стола и положил руки мне на плечи. Лицо его вдруг помолодело. Прямые темные брови разошлись, а полные губы раскрылись в мальчишеской усмешке.

— Никак ты огорчен за меня! Ораторский навык и умение писать хлесткие брошюрки — еще не признак теоретической подготовки. Впрочем, в твоем возрасте я считал себя законченным марксистом. — Он легонько тряхнул мои плечи. — Ты даже не представляешь, как это великолепно, что меня отпустили на учебу.