Дай оглянуться… Письма 1908 — 1930 - страница 18

Русские газеты оставляют на меня все более впечатление страшное и непонятное. Рядом с известиями вроде след<ующих>, что два уезда со скотом, тщетно ища пастбищ и воды, шли месяц от Холма до Кобрина или что еврейские «выселенцы» в так наз<ываемых> «блуждающих» поездах два месяца ездят со станции на станцию, п<отому> ч<то> их нигде не принимают (часть послана в город Перекоп в Крыму), — бега, скоро открываются театры, какое-то издательство выпускает поэзы Игоря Северянина[69] на «папье Монне» (так напечатано[70]) в 100 экз<емплярах> по 10 целковых каждый, а «Универсальная библиотека» распространяет «Битва при Триполи, пережитая и воспетая Маринетти[71], под редакцией и в переводе Вадима Шершеневича[72]». Что это все? Ремизовщина? И смирение Руси не кажется ли минутами каким-то сладким половым извращением, чем-то вроде мазохизма?

Я со дня на день жду денег, а ежели получу достаточную сумму, укачу в Париж. Там Дилевский верно собирается через неск<олько> дней сюда! Что и где Маревна?

Очень жалко Вас за переводы Верхарна[73] — это неприятные и дурные стихи. Я перевел здесь фаблио 13 века «О трех рыцарях и рубахе»[74] — отдохнул от себя на нем. Когда встретимся, прочту. Посылаю два стихотворения[75], из них второе немного подходит по состоянию к Вашему «России».

Пишут ли Вам что-нибудь из России любопытного? Пишите мне в Париж, 155, B-d Montparnasse. Во всяком случае через неделю рассчитываю там быть.

Впервые — Страницы, 98. Подлинник — ФВ, 16–17.

<Из Эза в Биарриц,> 14-го <сентября 1915>

Милый бивол, завтра еду наконец в Париж. Все время пребываю в исключительно мерзком состоянии. Во-первых, хвораю (все сердце болит), далее, сижу без денег и без надежды на оные. Приеду в Париж, Бог даст, с двумя су на трам. Думаю из Парижа в отчаянии писать хоть корреспонденции о скверном запахе молодых немок (любимая тема местной газетки). Надо во что бы то ни стало подработать хоть сто франков. С моей книгой дела не лучше, чем с Болгарией[76] и, надо думать, ничего не состоится. От Фокса получил скулящие открытки, но из Парижа напишу вам подробнее.

Отчего не пишете? Над чем работаете? Пришлите новые стихи, если таковые имеются.

Посылаю вам стихотворение, оно должно заканчивать книгу[77]. Ряд знакомых строчек из старого, выкинутого стихотворения. Напишите, понравилось ли Вам.

Пишите теперь на B-d Montparnasse 155. Жду писем.

Впервые — Страницы, 99. Подлинник — ФВ, 7.

<Из Парижа в Биарриц, 16–17 сентября 1915>

Милый Максимилиан Александрович, вот я и в Ротонде[78]. Пока что зябну и внешне и душой. Фокс как всегда жив и внушителен. Вчера кинулся мне на шею в столовой, чем смутил всепристойных дам.

Вчера видал Бориса Викторовича <Савинкова> — я уже писал вам как-то, что мне теперь трудно с ним. Я сейчас (да, пожалуй, и всегда) слишком неуверен и истомлен, чтобы общаться с людьми, выраженно противоположными себе. От него мне не только жутко, но и неприлично, а противопоставлять себя не хочется — не то лень, не то сил нет.

Вчера говорили с ним о происходящем теперь в России — и на войне и внутри ея. Все это мучительно и очень страшно, но по-иному, чем ему, мучительно. Он из породы врачей, а я — вы, миллионы других, мы — те близкие, которые то с надеждой, то с ужасом и, в конце концов, с каким-то отвращением слушают: «Будете давать-принимать перед обедом столько-то»…

Перед отъездом Тихон, Катер<ина> Оттовна, Иринка (дочка ея)[79] и я отправились в горы на несколько дней. Было хорошо, пахло чобром и мятой, напоминало мне плоскогорье Чатыр-Дага. Но нас нигде не хотели пустить ночевать, даже ребенка, и под конец нам пришлось нести Иринку 10 километров на руках. Чуть не пали. Я не знаю, любите ли Вы Герцена — помните его статьи о Belle France[80] — я их часто вспоминаю. Я не люблю теперешней Франции, обедов за 2fr.25 и законов Dalbiez[81]. И Париж на этот раз особенно ясно мне показался пустым островом — он вне Франции и он больше мой, Ваш, Маревны, Риверы[82], Модильяни[83], чем всех этих комми от Кайо[84] до Мерсеро