День «Икс» - страница 9

— О, мой мальчик, да ты и впрямь, как твой отец — смотришь в корень. Хорошо, я тебе отвечу... Но... ты умеешь держать язык на привязи?

Эрих, глядя в глаза гостю, упрямо кивнул головой.

— Хорошо, верю тебе, мальчик. Так слушай. Мы вырвем власть у тех, кто вверг наш народ в эту преступную и бессмысленную бойню. Мы будем их судить — и Гитлера, и Геринга, и Геббельса, и Шахта, и всех этих мелких фюреров. Чтобы навсегда искоренить фашизм, чтобы ни ты, ни твои будущие дети не дрожали от страха при слове «гестапо» или «СС». Мы соберем всех честных людей, чтобы всем сообща ковать наше счастье. И люди пойдут за нами, — мы создадим свою, новую Германию, где все будет принадлежать народу и все будет для народа. И на ее знаменах мы напишем — «Единство, мир, труд». Так будет.

— Да, так будет, — задумчиво повторил Эрих. — Но после войны придут те, кто победил... нас? Ведь так?

— Да, это неизбежно потому, что войну развязал Гитлер. Но они разгромят не нас, не народ, а гитлеровский вермахт, нацистский строй. Я не знаю, как будут вести себя после войны западные страны, но русские безусловно придут к нам как друзья.

Эрих удивился:

— Почему вы так говорите? Ведь они все вместе дерутся против нацистов, против Гитлера.

— Это, мой мальчик, ты поймешь позже. Ну, мне пора. Скоро комендантский час, а до дома далеко.

— Куда?

— Далеко... — Вернеман подмигнул.

— Но вы еще придете к нам?

— А как ты думаешь, для чего я вас разыскал? Приду. И я очень надеюсь, что память об отце даст тебе мужество стать настоящим человеком.

— Когда вы придете?

— Этого я тоже не знаю. Может, через неделю, может — через месяц. Но помни о... своем языке, понимаешь!

— Понимаю. Не маленький.

— Вижу. Сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

— Да, совсем взрослый! Хорошо, позови теперь маму.

Но звать ее не пришлось, она сама вошла в комнату с подносом, на котором стояли маленькие чашечки и кофейник. Запахло чем-то, отдаленно напоминающим кофе: трофеи первых лет войны уже кончились, и вместо мокко по карточкам выдавали эрзац.

— А вот и я. Мужчинам придется отрешиться от дел, — я хочу предложить кофе.

— Нет, нет, Лотти, спасибо, время позднее, а встречаться с полицией или гестапо мне совсем незачем, хотя документы в полном порядке. До свиданья, Лотти. Мы тут поговорили с Эрихом. Я доволен. Будь здоров, Эрих. И провожать меня не надо, я дорогу помню.

Эрнст Вернеман окинул мать и сына спокойным, ласковым взглядом, серьезно, как взрослому, пожал Эриху руку и ушел.

Спустя неделю он снова появился.

— Лотти, — сказал он. — У меня есть пакет, который надо передать по одному адресу... Но вблизи постоянно торчит шупо, который меня видел два раза... Не хочу привлекать его внимание... Не могла бы ты...

Эрих мгновенно поднялся:

— Я пойду, можно? Разрешите!

— Это опасно, Эрих.

— А маме не опасно?

— Конечно опасно, но...

— Мамочка, ведь ты разрешишь мне, правда?

Глаза Лотты мгновенно повлажнели.

— Хорошо. Только будь осторожен, мальчик.

— О, я понимаю.

Так началась его работа в подпольной коммунистической группе.

Эрих носил по разным адресам пакеты, иногда записки, но продолжалось это всего несколько месяцев. В январе 1945 года Эрнст Вернеман исчез, а где его искать, — ни Эрих, ни мать не знали. Эрих было решил пойти по тому адресу, куда носил пакеты, и спросить, почему исчез Вернеман, но мать отговорила: если исчезновение Вернемана связано с его арестом, в доме наверняка устроена засада (так оно и было в действительности).

Потом события понеслись, как снежная лавина в Альпах.

Русские прорвались через Одер. Они окружили Берлин.

Гитлер покончил самоубийством.

И наступил тяжелый, как похмелье, но долгожданный мир!

...Прошло еще несколько лет.

О Вернемане ничего не было слышно.

В 1950 году Эриха вызвали в заводской комитет СНМ[10] и спросили, как он смотрит на то, если его пошлют работать в министерство госбезопасности.

Эрих оторопел.

— Почему именно меня?

— Ты имеешь хоть какой-то опыт подпольной работы и понимаешь в этом больше других, — ответил секретарь.

Не часто приходилось Эриху Вальтеру смущаться так сильно, как смутился он в эту минуту.

— Откуда вы знаете? Я никому не рассказывал!