День милосердия - страница 14

Кира отвернулась. «Что это с ним?» — подумала она с неприязнью, глядя в окно. На ветках сирени сидели воробьи — целая стая, — сидели просто так, тихо, нахохлившись и поглядывая на Киру. Она взмахнула рукой — несколько птиц перепорхнули на скамейку, остальные не шелохнулись.

— Ты ловил в детстве птиц? — спросила она. Петр хотел сказать «да», но из горла вырвался какой-то булькающий звук. Кира все так же смотрела в окно. Он быстро вытерся рукавом, пригладил чубчик, откашлялся.

— Ловил, — сказал он. — Мы их ели.

— Ели? — удивилась Кира. Она снова взялась за карандаш. — Ели воробьев?

— Ага. В войну. Обмазывали глиной и — в костер. Пекли. Перья с глиной отходили, мясо как вареное. Вкусно — все косточки изжуешь.

— Голодно было?

— Было. Лебеда, крапива, воробьи — особенно два летних месяца: июнь, июль, а там — картошка, свекла, морковка. За грибами ходили, за орехом, за ягодой. По карточкам не хватало. Мать в бане работала, в раздевалке. Батя перед самой войной…

— Пе-е-еть! — донеслось из кухни. Петр сморщился, как будто услышал скрежет шестерен в коробке передач, помолчал, выжидая. — Петю-ю-ша! — снова позвала Ольга.

Он отмахнулся:

— А ну ее!

— Петя! — Шторки раздвинулись, и показалась Ольга, розовая от печного жара, пухлая, с уже заметным животом, с толстыми ногами-кочерыжками.

— Ах вот ты где! — шутливо всплеснув руками, воскликнула она. — А я думаю, где это мой муженек прячется. А он вот он где.

Петр вскочил, стиснув кулаки, прохрипел:

— Выдь отсюда! Ну!

Ольга вытаращила глаза, застыла с нелепой улыбкой, попятилась, шевеля губами.

Петр стукнул кулаком по столу, орехи подпрыгнули, раскатились по клеенке.

— Че ты, че ты, спятил? — испуганно пробормотала Ольга и закрыла дверь.

— Петр, что с тобой? — строго спросила Кира.

Он сел, вздрагивающими руками собрал орехи в кучку. Кира пристально следила за его лицом — оно было налито злостью, как бы одеревенело, глаза выпучились, округлились, потемнели. Он шумно дышал и все поглядывал на дверь — косым злобным взглядом.

Кира отложила карандаш, пошла на кухню. Ольга сидела на лавке, откинувшись к стене, красная, с пустыми глазами, уставившимися в одну точку. Дым синими клубами валил от сковороды — горел забытый блин. Кира сдернула сковородку с огня. Стряхнув с нее дымящиеся угли в ведро с помоями, поставила на припечку. Открыла двери в сени. Пока открывала, Васька дотопал из спальни до стола и, схватившись за скатерку, потянул вниз. Стоявшая на краю тарелка с блинами, высокой стопкой, свалилась на пол. Ольга не пошевелилась. Кира подхватила Ваську, унесла в спальню, посадила в кроватку — он захныкал. Расплакалась проснувшаяся Иришка. Вошла Ольга. Молча отстранила Киру, посмотрела пустыми глазами на дверь. Кира спросила:

— Что случилось, Оля?

Ольга меняла пеленки под Иришкой. Делала она это резкими рывками — ребенок перекатывался по клеенке, как целлулоидная кукла. Туго запеленав дочку, она разогнулась и, не глядя на Киру, сказала:

— Че у меня спрашиваете? Вам лучше знать…

Кира пожала плечами:

— Откуда?

— А, — Ольга вся передернулась, отошла к окну. — Надоели вы мне оба хуже горькой редьки.

— Я-то здесь при чем? — удивилась Кира.

— Цаца! Строит из себя бог знает что.

— Ну, знаешь ли!..

Кира вышла на кухню, заставила себя успокоиться, десять раз повторила, что все это чепуха, чепуха. Собрала с полу блины, поправила скатерть. Настроение работать пропало, захотелось уйти куда-нибудь — на реку, в кино, просто так — лишь бы из этого дома. Она зашла к себе. Петр, понуро сгорбившись, сидел за столом. Взглянул на нее виновато, вымученно улыбаясь.

— Ты должен извиниться перед Ольгой, — хмуро сказала Кира.

Петр поднялся, в глазах его появилось жалобное выражение — он медленно помотал головой.

— Ты же оскорбил ее! — возмутилась Кира.

Он стоял за столом, как провинившийся школьник за партой, и пальцем машинально давил орехи. Кира впервые заметила, какие у него пальцы: широкие, плоские, со сбитыми ногтями, со шрамами, с какими-то шишками на косточках. Руки говорят больше, чем лицо, подумала Кира. Вот что обязательно должно быть на портрете! Ей вдруг до щемоты стало жаль его.