День милосердия - страница 47

— Богатый у вас котище, — сказал Васька, приподняв кота за передние лапы и дунув ему в морду.

— Да, кот передовой, — охотно заговорил Макар Игнатьевич. — По мышам прям рекордист, две нормы за смену заколачивает.

Парни загоготали. Макар Игнатьевич зябко посмеялся и продолжал:

— Не жрет только — для забавы ловит. Поиграет-поиграет, прижулькнет и бросит, а она, зараза, оклемается и деру. Прям хоть ходи за ем и подбирай. Фаршик говяжий ест чуть обжаренный и боле ничего. Ишь, фон-барон какой, а ну, пшел! — гаркнул Макар Игнатьевич и погрозил коту двумя руками враз.

Кот присел и, видно, решив держаться подальше от хозяина, уплелся на кухню.

— Что, мышей много? — спросил Васька.

— Навалом, — махнул Макар Игнатьевич. — Чего-чего, а этого добра — хоть на экспорт. Вон читал в одной книжице недавно, волки, оказывается, питаются мышами, кушают за мое почтение. И никаких оленей им не надо, на мышах сидят, а олени — так, по большим праздникам.

— А есть собаки-мышеройки, — сказал Васька.

— Есть, — согласился Макар Игнатьевич. Он вдруг заметил на столе бутылку. — Хо-хо-хо! Не по технике безопасности.

— Лодка посуху не ходит, — хохотнув, протараторил Васька.

Игорь сидел красный, неловкий, как бы оцепеневший от надобности что-то сказать, вообще заговорить. Он только сжимал свои кулачищи и все не мог найти им место — то клал на стол, то прятал на колени, то вдруг совсем нелепо подпирал ими бока, принимая лихую позу добра молодца. Лоб его в глубоких морщинах был покрыт потом. В поту был и нос — крупный, мясистый, с горбинкой.

Макар Игнатьевич почти не глядел на Игоря и весь разговор вел с Васькой, но время от времени его острый прищуренный взгляд нет-нет да и впивался на миг в млеющего жениха. Он как бы снимал его на нутряную пленку памяти, чтобы потом все кадры собрались воедино, прокрутились и сам собой, волшебным образом, определился бы тон его отношения к будущему зятю.

— Татьяна! — вдруг крикнул Макар Игнатьевич и прислушался, вытянув тонкую шею.

— Чего? — глухо раздалось в соседней комнате.

— Поди сюда, — строго сказал Макар Игнатьевич.

— Ну? — Шторы заколыхались, но Танька не вышла, осталась за ними.

— Дай-ка нам закусить, — попросил Макар Игнатьевич, — капустки, огурчиков, бруснички. Колбаски нарежь разной. Стаканчики не забудь. Люди пришли, не видишь?

Танька шагнула из-за штор, резко, внезапно, и прошагала вдоль стены быстрыми, мелкими шажками, как бы механически, со строгим, твердым лицом и пустыми глазами.

Макар Игнатьевич закурил. Гости тоже потянулись за папиросами. Тяжелая, томительная тишина воцарилась в комнате. Васька нашарил под столом ногу Игоря и пнул по ней. Игорь вздрогнул и, словно очнувшись от дремы, сказал:

— Позавчера в картину ходил, «Тайна фермы» какой-то. Не видали?

Макар Игнатьевич мельком взглянул на него и кивнул Ваське:

— Мура. Чему мы молодежь научим от такой картины? Кулак, частный собственник, убил людей — кто такие, непонятно, — следователя околпачил, суд обманул и кругом хороший. У него и дети такие же стервецы. А вообще-то разложение буржуазного класса демонстрируется наглядно. — Он разогнал перед собой табачный дым и снова обратился к Ваське: — А про тебя говорят, будто ты девок в будку водишь, прям во время сеансов. — И добавил уже без всяких сомнений: — Это нехорошо.

— Вот люди! Вот люди! — изображая искреннее возмущение, закричал Васька. — Я вожу! В будку! Во дают! Во-первых, не вожу — они сами ходят. А во-вторых, чего с ними в будке делать? Стрекот, жара, иной раз дымку поддает, да и неудобства. Что, хаты нет, что ли? Я, Макар Игнатьевич, с этим делом завязал: уже десять раз мог бы жениться и развестись, а все держусь. Вот, дружка отдам, тогда и сам. Верно, Игореха?

Игорь засмеялся — хрипло, отрывисто. Вслед за ним засмеялся и Макар Игнатьевич — тоненько, елейно.

— А что? Не найдется для меня невесты? — закричал Васька, оглядываясь по сторонам, словно отыскивая того, кто скажет: «Нет, не найдется». — Вот ты скажи! — ткнул он в Таньку, вошедшую из кухни с тарелками.

— Я тебе не справочное бюро, — отбрила его Танька. — И вообще, — она побуравила глазами отца, — неинтересные мне эти разговоры.