День милосердия - страница 72

— Значитца, не просто так отец нужен — для квартиры.

Анатолий грузно опустился на табуретку. Руки его двумя отяжелевшими рыбинами легли на колени. Он устало склонил голову.

— Не о себе думаем, о детях, пойми. Не поедешь — лишишь внуков жилья. Иного такого момента не подвернется.

Старик затаил дыхание, напрягся весь, вслушиваясь в этот новый, усталый, как бы очищенный от ерничанья и фальши голос сына, вникая в смысл его слов, размякая от них и ожидая еще и еще. Но Анатолий молчал, и молчание его было для старика страшнее крика.

1978

Сорок лет прожила Олена Кононыхина, особо не раздумывая над своей судьбой, не загадывая наперед, жила, как живется, лишь бы завтра не хуже, чем теперь. Но с конца июля, с того самого дня, как почуяла неладное, закралась в нее дума-думушка — как жить дальше. Вставала на заре, доила корову, намешивала корм свиньям и кабанчику, второпях проглатывала кусок хлеба с чаем, сахар — за щеку, бежала на скотный двор, крутилась весь день дотемна, а дума-думушка при ней неотлучно — ни выгнать, ни забыть… Пятый десяток бабе, сын в армии под Ленинградом служит, года не прошло, как мужа схоронила, и вот на́ тебе — нагуляла…

Оно, конечно, не секрет, все знают, что похаживает к ней Николай Иванович Полшков, поселковый фельдшер, мужик хоть и в годах, а здоровый и крепкий, да и она поначалу бегала к нему — тоже не утаишь от соседских всевидящих глаз. Их, конечно, осуждают, бабы костерят промеж собой — кто по зависти, кто просто так, без личного интереса; тут уж ничего не поделаешь: на чужой роток не накинешь платок. Все бы это полбеды, но вот самой — ох как неловко, самой себя стыдно, перед сыном совестно. Вместо того чтобы держать себя в узде, в строгости, как и положено вдовой бабе, матери взрослого парня, сама знаки подавала, голосом и глазами заигрывала, не противилась. И ведь сколько раз ругала себя потом, слово давала порвать, не видеться с ним, а наступал вечер, приходил он — загоралась, как пересушенная солома от огневой искры.

Вот и доигралась. Что теперь делать? Куда бежать? Куда прятаться? Освободиться? А где? Как? Тут, в Мочищах, Николай Иванович не позволит. Уже не раз, с тех пор как призналась, говаривал: «Ну, Олена, мы с тобой хитрее всех хитрецов, обманем старость. У кого внуки, правнуки, а у нас — собственный дитенок будет». Он и в мыслях не допускает, чтоб она освобождалась. Ехать же в район — совсем негодное дело: тайком надо, вроде как бы преступницей какой уголовной.

Но и жить так, ничего не предпринимая, тоже было невмоготу. Не хватало решимости на пятом десятке начинать все сначала.

Николай Иванович, когда узнал от нее, что она беременная, сперва удивился, но не с хмуростью или недовольством, а как-то светло и радостно, захохотал даже, так это ему стало забавно. А потом, при серьезном разговоре, сказал, что кончать надо с прятками и оформляться по-людски: расписываться и съезжаться в его доме. А ее дом оставить для Валерия, ее сына. «Придет из армии, женим, и вот — приданое готово». Приданое! Ему смешочки, а ей-то каково: при двадцатилетнем парне заводить ребеночка, соединяться в новую семью и, что, пожалуй, не меньше всего другого пугало Олену, менять старую, привычную свою фамилию на новую. Хоть добр и покладист был Николай Иванович, а тут стоял твердо: не будет больше Кононыхиной, будет Полшкова — так, и только так. И ребенок должен быть Полшков. А то как его записывать? Ни то ни се? К тому же, шутил Николай Иванович, Кононыхиных в Мочищах хоть пруд пруди, все дворы Кононыхины, а Полшков он один-разъединственный. Не хочешь записываться — не об чем говорить, сам запишет, безо всякого ее согласия. Как-никак поселковый фельдшер, самый главный врач, считай, на сотню верст в округе, член поссовета, председателев закадычный друг — возьмет паспорт и перепишет. Ну, это-то он шутя говорил, покрякивая, но Олена и сама понимала, что тут противиться Николаю Ивановичу нельзя, важно для него это, а как и почему — дело десятое. Она вообще ни в какое сравнение себя с ним не ставила и не перечила ему ни в чем. Фельдшер и скотница — разница все ж таки… И как только встретились, как сошлись? Он — верзила под потолок, на шестнадцать лет старше ее. Культурный, книги покупает. Про все, чего ни спросишь, знает. Она — пигалица, живчик, летунок деревенский. Два класса до войны как успела кончить, так с тем и живет…