День открытых обложек - страница 24
Надо бы снова бежать по магазину, да деньги закончились, и сил не стало…
А ночью ему приснился сюжет, достойный рассмотрения.
Четкий, в деталях: разглядел без помех.
Ходит по скотному двору с совковой лопатой, в фартуке, резиновых сапогах и подбирает за коровами. Он подбирает, а они стараются. Сена у них полно, пойла вдоволь: махать – не перемахать лопатой.
Грязь. Серость. Тоска.
Навоз.
А в вышине, в благодатном просторе клином летят журавли, свободные, неукротимые, перекликаются гордо. Отбросил лопату, разбежался по двору, замахал руками, оторвался чуть от земли... набежали сотрудники в фуражках, повисли на ногах неодолимой тяжестью, обрушили его обратно.
В грязь.
Серость.
Тоску.
И снова ходит по двору с большой лопатой, могучие коровы стараются назло, без передыха, цепь волочится по навозу. От ноги к столбу.
Курлычут журавли в нескончаемой синеве, зовут за собой, а он хватает припасенную заранее двустволку, шарахает по ним дуплетом.
Чтоб не манили, заразы!..
Попробуем поразмыслить – примечанием к сказанному.
Всякая тирания, которой предстоит борьба с инакомыслием, должна смириться со своей участью. Первыми против нее выступят мамонты, прекраснодушные травоядные идеалисты, с которыми она справится без особых хлопот. Им, мамонтам, нужна справедливость, а за неимением таковой в достатке они вымрут и сами, стоит подождать.
На смену мамонтам придут гиены с шакалами, племя мелкое, наглое, которых справедливостью не утолишь. Этим злость застилает глаза при виде неравномерного распределения продукта. Их бы подкормить, погладить по шерстке, но и гиен с шакалами уничтожит тирания под видом инакомыслия.
Ошибкой было убивать мамонтов, которым надо поровну распределить траву. Ошибкой – убивать шакалов, которым требуется кусок мяса по их алчности. На смену придут новые противники. Беспощадное половодье крыс, которых ничем не насытишь.
Они-то и поборют вашу тиранию, подгрызут поджилки, завалив исполина, открыв доступ к беззащитному кадыку. Они-то и победят, силой или на выборах, и установят тиранию нещадного большинства, которое будет пожирать самое себя, оказавшееся в меньшинстве.
Попрет напролом диковатый и страхолюдный, драный и косматый‚ багровоглазый и сизоносый‚ с кочаном под мышкой‚ незамедлительной закуской к непредвиденной выпивке. Затопчет сапогом слюнтяев‚ пузом выдавит слабаков‚ плечом отодвинет хиляков под общий согласованный вопль: «Вы тут не стояли!»
И встанет первым к ларьку с пивом.
Нет, всякая тирания обязана беречь травоядных, бороться с ними вяло и бесконечно, чтобы, не дай Бог, не пришли на смену мамонтам иные противники. Но кто из нас встречался с разумной тиранией?
А в девятой квартире перевелись…
…даже тараканы.
Сами ушли, никто вроде не гнал.
Грустно и голодно.
Звенела квартира, сутолочная‚ колготная‚ пекла-варила-жарила‚ щедрые крошки сыпала со столов: тараканьи гулянки заполночь.
Не стало прежнего раздолья‚ и тараканы ушли. Ушли тараканы в развеселые кварталы‚ в сытные кухни – хлебные края.
Рыба ищет‚ где глубже‚ а таракан где лучше.
Тихо. Свет погашен. Телефон звонит редко. Дамочка субтильная в букольках‚ в розовом пеньюарчике-размахайчике‚ с горничной по пятам‚ чирикая по-французски‚ пролетает в облаке духов-пудры-помады: эт-то что за штучка?..
У коридора свои воспоминания. Да еще у лифта.
Усаживал дамочку на плюшевый диванчик‚ отражал в восхищенных зеркалах‚ касался надушенной спинки деревянными панелями‚ посвистывал лихачом.
Сгинуло‚ кончилось‚ заменено пластмассой – кабинка туалетная.
Лифт урчит за стеной. Лифт-старикан‚ который живет сам по себе. Хочет – едет. Не хочет – стоит. Покажешься – повезет. Заупрямится – высадит. Разыграется по весне‚ пойдет кататься вверх-вниз, подрагивать и подпрыгивать: к старости мы все сумасшедшие.
Попадись в игривую минуту‚ до утра не отпустит‚ укатает до одури, особенно старушек.
Лифт урчит за стеной.
Шкафы сутулятся во мраке.
Шкафы-кариатиды‚ подпирающие потолок. Хранилища нищей престижности.
Телефон звякает спросонья‚ телефон-призрак‚ старомодный и нескладный‚ который давно сняли со стены.
Цифры в памяти – шурупами в стене.