День писателя - страница 37
— Нет! — бодро признался Везувий.
— Да это очень просто: нега — это нежный. А к нежному прилепляем «с» и получаем — снежный!
Везувий сразу же впал в какое-то странное состояние умилительного слабоумия.
Раньше ему казалось, что он неплохо во всем разбирается, даже кошку выдрессировал. Вспомнив о кошке и о соске, Везувий выпалил:
— Нагинаюсь к ящику, хватаю соску и…
— Нагибаюсь, — бесцеремонно поправил мальчик.
Везувий не совсем понял эту поправку и увлечению повторил:
— Нагинаюсь за соской… Не веришь… Хочете докажу!
Мальчик снял кожаную перчатку, подростковую, точно по его маленькой, бледной, прямо-таки голубоватой руке, нежным указательным пальцем придавил мостик оправы очков и сказал:
— Вы говорите неправильно. Нужно говорить: наги-ба-юсь… от «сгибать»… И не «хочете», а «хотите»… В вашем возрасте это пора уже знать!
Легкая краска стыда выступила на лице Везувия, но мальчик в очках успокоил его замечанием:
— Труднее русского языка нет. Я люблю расщеплять его. Произнесу какое-нибудь слово и сижу-сижу, думаю над ним. Вы не пробовали?
— Нет, — успокаиваясь, сказал Везувий.
— Вот слово «дом». Что это за слово? Откуда оно, почему «дом», а не «мод», или «дон», или еще что-нибудь? Армагедон!
— Чего?
— Не «чего», а что, — спокойно сказал мальчик и заложил руки за спину.
Лицо его при этом стало чрезвычайно серьезно. — Дом. Мы говорим слово «дом» и видим вот эту серую каменную глыбу, или этот желтенький домик, или другой какой. А почему? — задал вопрос мальчик и, не мигая, уставился на совсем ошалевшего от напора Везувия.
— Не знаю, — с протяжным вздохом отозвался Везувий.
Он почувствовал, что в этой встрече есть что-то нехорошее для него, что-то постыдное, что поэтому, из соображений самосохранения, нужно бежать скорее отсюда, к с в о и м, с горки кататься, но какая-то властная сила, незримая и необъяснимая, держала его перед этим мальчиком.
— Это неудивительно, — тоже вздохнул мальчик и добавил: — Я сам не знаю…
Улыбка облегчения отобразилась на лице Везувия, и мостик дружелюбия призрачно мелькнул перед его взором.
Мальчик склонил голову и принялся расхаживать из стороны в сторону, как то часто делают взрослые, когда о чем-то напряженно думают.
— Дом, дом, до-ом, дом-дом, дом, до-ом, дом-дом-дом, — бормотал мальчик себе под нос и не останавливаясь ходил взад-вперед.
Не отдавая себе отчета, как-то машинально Везувий тоже забормотал:
— Дом, до-ом, дом-дом, до-ом, дом-дом-дом. — Затем стал делать периоды подлиннее: — Дом-дом-дом-дом, — и покороче: — дом-дом, дом, дом-дом, дом…
— Дом-дом-дом, — вторил ему мальчик в очках, не прекращая своего расхаживания, так что снег утрамбовывался под его ногами.
Везувий в первых тактах «домоговорения» еще различал некий смысл слова, видел, чувствовал еще смысл этого слова, даже дома разновысокие в воображении вставали, но через некоторое, довольно короткое время всякий смысл пропал и оставалась в этом «доме» одна какая-то пустующая долбилка, громы-халка.
— Ну, что мы видим? — вдруг спросил мальчик, останавливаясь.
Везувий задумался, прокрутил про себя еще один цикл «дом-домов» и озаренно воскликнул:
— Вальс!
Прошла минута в молчании.
— Близко, — проговорил мальчик. — Это уже близко. Дом-дом-дом. Я же теперь отчетливо увидел… Что бы вы думали?
— Что? — удивленно расширил глаза Везувий.
Мальчик снисходительно улыбнулся и сказал:
— Колокол. «Дом-дом»… Звонит колокол!
— Колокол «дон-дон» звонит! — не согласился Везувий.
— А кто вам, — произнес и сделал паузу мальчик, — сказал о том, что колокол звонит «дон-дон», а не «дом-дом»?
— А дзинь?
— Почему не брымь?
— Не знаю, — вздохнул Везувий и увидел показавшуюся из-за угла особняка двоюродную сестру Лизу, растрепанную, в облепленном снегом пальто, с ярко-красными щеками.
— Везувий, пошли кататься! — выкрикнула она и замахала рукой, чтобы он шел к ней.
Везувий подбежал. Лиза шепнула ему в лицо:
— Ты что с этим Юриком-дуриком связался! Мамочка его выставила на десять минут протряхнуться… Вечно он тухнет дома. У нас с ним никто и не водится! Пошли на горку!
— Не хочу, — твердо сказал Везувий, и его лицо помрачнело. На горке все было яснее ясного, садись на задницу и кати! А тут что-то образовывалось загадочное, новое, неожиданное.