День рождения кошки - страница 8
— А теперь? — замер он, настойчиво ища в ее глазах.
Она поколебалась.
— Ненавижу, — созналась бессильно и зажмурилась.
— Ну вот видишь, — с облегчением усмехнулся.
Ее ответ не оставил ему ничего, кроме злодейства.
Впрочем, пусть, теперь пусть, ведь она уже согласилась.
— Ну, так ты обещаешь, что отвезешь меня в аэропорт?
— Сдай билет… Останься!
(Это он о любви, какой ужас…)
— Это невозможно.
— Тогда приезжай еще!
— Не знаю… — малодушно соврала, как бы оставляя ему надежду этой самой любви; ха-ха, боже мой, если в этом положении можно еще смеяться, она горько смеялась. — Ну, так ты отвезешь меня в аэропорт?
Он уступил:
— Отвезу, — с вернувшейся опять меланхолической тупостью.
— Пусти, я разденусь, — решительно оттолкнула его.
Он подчинился.
Приходилось спешить. Время еще было, но все же лучше поспешить.
— А свитер? — сказал он.
— Свитер не надо, — бросила твердо.
Снимать свитер — это уже какая-то лирика, нечто из области любви, из той области, где тело, томясь, ищет полного соприкосновения и ласки всею кожей.
Он не настаивал. (Он стал вдруг робкий и послушный.) Но потом все же руки сами запросили человеческой ласки и простерлись под свитер, хотя это совсем не было необходимо: природа уже сдалась, уступила, плюнула, махнула рукой и дала этому человеку совершить то, что он хотел. Он простирал нежные руки ради чего-то людского в себе — щадя остаток сердца — и искал губ. И Женя не отворачивалась — господи, боже правый, прости ей, был тут расчет: чем ласковее, тем скорее… И она даже, усмехнувшись, грудным бархатом произнесла — сокровенным, не известным никому, кроме одного человека на свете, голосом:
— Первый раз меня насилуют.
И он прошептал в ответ — с мольбой:
— Я не насилую. Я с тобой прощаюсь…
Потом они вышли из автобуса — к речке, по очереди, молча. Молча же вернулись, каждый на свое место, взгляды ниц. Астап завел мотор — и понеслись.
В некий момент автобус снова стал Мустангом.
Выехали на шоссе, быстро достигли города и мчались по улицам — на красный свет, сигналя, как пожарная машина; Астап делал это с суровым правом человека, спасающего другого, и каждый миг сейчас он ощущал пристально и навек. Иногда он мельком оглядывался на нее с братской тревогой. В ее глаза то и дело возвращались слезы. Но это они сами, без ее участия: у нее на участие не осталось души.
Астап не понимал ее состояния, да и некогда было ему вникать: он гнал Мустанга в аэропорт срочно, беспрепятственно и красиво, — ему казалось, она должна была залюбоваться им.
«Сейчас милиция остановит, — равнодушно думала Женя, — и я не улечу — и, выходит, зря я…»
Но дьявол, ублаготворенный их преступлением, видно, опекал их лично сам, как он печется обо всех своих слабых и нуждающихся — как он приводит пьяных в аккурат к порогу дома, разбойников — в укрытие, а уж самых заслуженных — к вечному покою. Ровно в десять Астап лихо затормозил у главного входа, он застопорил Мустанга на лету, ни на миг перед тем не сбавив скорости. Вскинул руку глянуть на часы и покосился на Женю: заметила ли она все, что он хотел, чтоб она оценила.
Бедный…
Тут же он нажал кнопку, дверцы открылись, сам не глядя впрыгнул в салон, он был сейчас летуч, окрыленный собственной лихостью, эта лихость заслонила собою все в его тесном, невместительном сознании, и ему казалось, что и Жене больше не о чем думать, кроме как о том, какой он бравый молодец. (Любви хотелось Астапу…) Он подхватил ее чемодан и одну сумку. Она не противилась, шла за ним следом, безразличная, по залу, не трудясь искать стойку регистрации. Пусть сам ищет… И он суетился, он искал, он озирался — нашел.
— Уезжай, — попросила она.
— Нет-нет! — весь виновато притихший, весь утомленный от нежности и надежды.
И упорно стоял рядом, все пытался отнять у нее сумки, передвигал чемодан вслед движению очереди, вздыхал и оглядывал зал — не для своего интереса, а за Женю: как бы отдавая ее долг аэропорту — а то вдруг аэропорт обидится, лишенный ее любопытства к себе. И хотел своим примером как бы внушить ей: все хорошо, ничего не случилось, и вокруг — видишь, как великолепно все построено, и нет причин для тоски.