Денежная история - страница 23

— И как убили?

— Не знаю. Говорят, в квартире.

— Вот пожалуйста: мой дом — моя крепость! Эта наша долбаная милиция…

Я ее плохо слышу. Так, долетают какие-то слова… «страшно жить…», «никто не застрахован…», «ходим под ножом…». Я вновь вижу лицо Яхнина-Молвы, каким запомнил: голубоглазое, в обрамлении светлой бородки, яркогубое… вновь слышу его смешок, его обращение «Андрюха, старичок…», «Андрюха, старичок, ты уж постарайся отдать…», и внезапным давним зрением вижу юного Молву, нагловатого красавчика, на школьном крыльце с сигаретой во рту… Я думаю, что теперь делать с долгом? Деньги вот они, в кармане, пачка, перетянутая резинкой. Я собрал все-таки необходимую сумму. Теперь, когда кредитора уже нет, кому они принадлежат?

И еще страшная, неуместная мысль мелькает: в какой газете появится некролог о смерти Яхнина? Неужели в нашей?

Некролог публикуется на следующий день в газете «Деловые люди». Верней, два некролога. «Группа товарищей» из фирмы «Пента» выражает глубокое соболезнование в связи с трагической смертью генерального директора Яхнина Игоря Ивановича. Общество ветеранов выражает глубокое соболезнование Яхнину Ивану Петровичу в связи со смертью его сына Игоря.

Я узнаю адрес фирмы и еду на автобусе туда. Солидный особнячок с несколькими вывесками на фасаде. Среди них — «Пента». Я поднимаюсь на второй этаж и открываю обитую кожей дверь приемной. Здесь накурено и пусто. А в распахнутом кабинете — наверное, Яхнина — стоит ко мне спиной, перебирая бумаги на столе, рослая девица в светлом костюме. Я негромко кашляю, и она порывисто оборачивается.

Молодое, смазливое, сильно накрашенное лицо. Это несомненно она, моя телефонная собеседница.

— Вам кого? — отрывисто спрашивает проплаканным, прокуренным голосом.

— Вас. Вы ведь Юля?

— Да. А вы?..

— Да, тот самый Кумиров. Я вам звонил.

— А! я сейчас… одну минуточку… подождите.

Я закуриваю и мельком бросаю взгляд на себя в большое зеркало. Выгляжу страшновато, как после перепоя и недосыпа.

Секретарша выходит из кабинета с какими-то бумагами. Она тоже выглядит страшновато. Недавние слезы не удалось скрыть усиленным макияжем.

— Вот видите, как… — беспомощно говорит она, останавливаясь напротив. — Нет уже Игоря Ивановича.

— Когда похороны, Юля?

— Завтра. В два часа.

— А откуда будут выносить?

— У него же здесь отец. Вот из отцовской квартиры.

— Это, по-моему, Спортивная улица? Раньше они там жили.

— Да, там. А вы с ним хорошо были знакомы?

— Мы вместе учились в школе, в одном классе.

— Даже так? Ну вот, видите… нет теперь у вас одноклассника, — глубоко вздыхает она. (Не ее ли утренний зов «Игорек! Игорек!» слышал я в то утро, когда занимал деньги на кухне у Яхнина?)

Я протягиваю ей сигареты, но она качает темноволосой головой: «Нет, спасибо. Накурилась до одури». Крупная, рослая, зрелая девица… «сучка такая». Прикрывает на миг глаза.

— А какие подробности, Юля? — угрюмо спрашиваю я.

В ответ глубокий вздох, словно она пробуждается ото сна.

— Как его убили? — переспрашивает. — Его застрелили. Из его же собственного пистолета. В спальне. Нет, в кабинете, кажется.

— Деньги, конечно?

— Что?

— Из-за денег, конечно, убили?

— Да, конечно. У него дома был сейф. Когда наши вошли, сейф был открыт и там ничего не было, кроме бумаг.

— А он хранил дома большие суммы?

— Ну, я не знаю точно… Вероятно. Дайте мне все-таки закурить, — она берет сигарету из пачки и прикуривает от моей спички.

— Ну и что говорит милиция?

— Что милиция! Не знаете вы нашу милицию, что ли? Суется, расспрашивает всех, а что толку теперь?

— Стрельба в доме. Неужели никто из соседей не слышал?

— А вы бывали у него в квартире?

— Бывал однажды.

— Ну вот, вы видели. Квартира огромная. Четыре комнаты. Ковры на всех стенах. Могли и не слышать. А может, их дома не было.

— Да, вполне возможно. А у него было много недругов?

— А как вы думаете?

— Я не знаю. Я к коммерции не причастен.

— Много, конечно, — жадно затягивается она дымом. — И предупреждали, и угрожали. Он же как-никак был миллионером.

— Миллионером?

— Ну, разумеется, — подтверждает она с внезапной горячностью. И вдруг трезво спрашивает: — А вы ему много должны?