Денежная история - страница 24

— Как сказать… На мой взгляд, много. Сто тысяч плюс проценты. Я отправлял семью на материк, и понадобились деньги. Игорь не отказал.

— Он вообще редко кому отказывал. У чего должников, я знаю, полгорода. И что теперь думаете делать с этими деньгами? — Впервые внимательно разглядывает она меня, сразу оценивая, конечно, мою затрепанную одежку.

— А что вы мне посоветуете, Юля? Я так понял, он мне давал из личных денег, а не из казенных.

— Наверняка из личных. Казенных у него не хранилось.

— Ну вот. Значит, надо, видимо, вернуть его родственникам… как вы думаете? — устало ищу я совета.

— Да, конечно.

— Так я и сделаю. Я знаком с его отцом.

— На похороны придете?

— Приду.

— Ох, ужас! Что же такое творится? — стонет она, гася сигарету в пепельнице.

— Да, Юля, в плохой час мы с вами познакомились.

— И не говорите!

Из коридора в приемную протискиваются два парня в кожаных куртках. Они несут огромные венки. Я пропускаю их и выхожу на волю.

По сути, все мои школьные связи растеряны, но я вспоминаю, что где-то в городе учительствует Зина Морозова. Через гороно навожу справку, звоню в школу номер 20. И по счастливой случайности застаю бывшую однокашницу в учительской. «Пискля» — так мы ее раньше звали, и голос ее за эти годы не изменился. — Кто? кто? — кричит она, будто не верит своим ушам. — Боже мой! Неужели это ты, Кумирчик?

А затем в трубке наступает тишина, а затем раздается сильный вскрик учителки, которая, конечно же, ничего не слышала о смерти Яхнина.

— Сегодня в два, — информирую я ее. — Знаю, знаю, что между вами дружбы не было. Но это дела давно минувших дней, Зина. Надо пойти, Зина. Кто из наших еще в городе?

— Люда Иванова, Витя Баранов.

— Ты с ними общаешься?

— Очень редко. Случайно.

— Свяжись с Ивановой, сообщи ей. А где Баранов сейчас?

— По-моему, он программист в Южморгео. Он что-то такое говорил…

— Ладно, я постараюсь найти. А ты запиши адрес Яхниных. Придешь?

Учителка тоненько всхлипывает. Или мне это только кажется? Причитает: «Боже мой, боже мой…» Да, она придет. Все-таки вместе учились… боже мой!

После серии звонков мне удается найти Витю Баранова, а через него еще одного нашего однокашника — Саню Добровольского, единственного медалиста в классе, ныне переводчика «Интуриста». Ни тот ни другой не питали дружеских чувств к Яхнину-Молве. «Всегда знал, что он плохо кончит», — сухо комментирует Добровольский. «Жаль Молву», — негромко, но без горечи откликается программист Баранов. И оба спрашивают: — А ты-то как живешь, Кумир? — на что я отвечаю: — Существую.

Сомнительно, что они придут.

…сомнительно. А хотелось бы, чтобы я не один представлял на похоронах наш класс.

…но они появляются. Под мелким дождем встречаю их около подъезда, чтобы вместе войти в квартиру, где стоит гроб. Учителка Зина все такая же, какой я ее помню, — худая, с девчоночьим обликом. Зато Люда Иванова безобразно раздобрела — она домохозяйка, мать двоих детей. С трудом узнаю я Витю Баранова — большая окладистая борода и преждевременная лысина сильно изменили его. Добровольский в форме — сухой и поджарый, но на висках уже пробивается ранняя седина. Ну а Кумиров?.. Почему однокашники смотрят на меня с каким-то испугом? Неужели я так сильно сдал за последнее время?

Мы обмениваемся рукопожатиями, но говорить, собственно, не о чем. Лишь Баранов спрашивает: — Как его убили? — Лишь я отвечаю: — Говорят, застрелили. — Лишь Добровольский хладнокровно интересуется:

— А чем он занимался? — И вновь отвечаю я, наиболее осведомленный:

— Коммерцией. — Лишь учителка тоненько причитает свое: — Боже мой, боже мой… — Лишь дородная Иванова вздыхает и пыхтит: — Постарели мы все. — И редкий дождь сыплет на прислоненные к стене венки и крышку гроба.

— Ну, пошли, что ли? — говорит Добровольский и смотрит на часы. Он спешит, и он сразу предупреждает, что на кладбище не идет.

— Я тоже. Я боюсь, — пищит по-школьному Пискля.

— А у меня младенец, — пыхтит Иванова. — Соседку попросила присмотреть.

— А ты? — спрашиваю я бородатого, лысого Витю Баранова.

— А ты? — откликается он.

— Надо бы поехать, Витя.