Деревенский дневник - страница 13

Мне вспомнился в связи с этим разговор между секретарем райкома и председателем райисполкома, коему я был свидетель нынешней весной. Было еще очень сыро, земля не поспела, со дня на день ожидали, что она поспеет. И вот секретарь райкома спросил председателя райисполкома, не слышал ли он: говорят, в таком-то районе вроде бы начали сеять. Спросил и тут же рассмеялся, несколько виновато сказал, что вот, мол, как трудно отделаться от этой привычки, так, мол, и подмывает выскочить первым. Следует заметить, что слух о районе, где уже начали сеять, мог оказаться ложным, — выехали в поле, увязли, да и вернулись назад. Но этот слух мог оказаться и верным, могло быть, что и впрямь начали сеять, что и пора было начинать, потому что условия ведь не только в различных районах, не только в различных колхозах, но и на разных полях одного «и того же колхоза — разные: различные почвы, различное расположение полей.

Николай Леонидович, когда я ему рассказал об этом, вспомнил, как весной торопили его с севом, как он, не зная еще здешних полей, начал сеять, а земля в том поле была сырая, вязкая, потом наступила жара, земля как бы окаменела, да так, что ростки не могли пробиться наружу и весь посев погиб.

Снова жаркий день. Синее невысокое небо в низких, крутых и белых облаках. Выйдешь на дорогу, и с горки далеко видно вокруг. В низине — болота и луга, уставленные стогами, кочковатые пастбища, по которым бредут коровы, заболоченный кустарник… По железнодорожной насыпи тянется поезд. — Белая автомобильная магистраль с бегущими в обе стороны машинами. За всем этим — узкая полоса озера Каово, оловянная вода с темными пятнами тростников. А по косогорам — белые гречишные и желтые ржаные поля; в иных местах, где по промоинам весною и осенью бежит вода, поля разделены извилистыми зелеными полосками.

Снова, сгибаясь под тяжкой ношей, бегут по дороге бабы с ягодами. Снова мчатся автомашины, среди которых много бензовозов — запасают горючее к предстоящей уборке, к пахоте, к озимому севу.

Часу в одиннадцатом дня промчался на „газике“ директор МТС, а вскоре после того, как он уехал из колхоза, на ржаное поле, что за свинарником, проследовал комбайн. Должно быть, директора вызвал агроном и тот распорядился начинать косить рожь. А председателя нет, он на сессии райисполкома (должно быть, и райисполком вслед за райкомом, созвавшим недавно актив, вслед за МТС, созвавшей совет, готовится к уборочной, собирая, в сущности, тех же людей, которые были и на активе и на совете, да и речи будут те же).

Когда часу в четвертом пополудни мы шли в Райгород, видно было, как на косогоре, по краю ржаного поля, ползет комбайн. А когда возвращались часу в восьмом вечера, комбайна уже не было, с края поля темнела узкая полоска жнивья. Комбайн либо сломался, либо рожь поспела только с краю, либо, что вернее всего, она вся сырая.

На склоне горы, на которой стоит Ужбол, в темной зелени садов пылают в лучах заходящего солнца, как флаги, куски кумача. Это — чтобы пугать скворцов, охотников до сладкого вишенья.

Вечером выясняется, что директор МТС действительно приезжал для того, чтобы заставить убирать рожь. Однако она еще не поспела, зерно сырое, солома зеленая, навивается на мотовило. И комбайн опять отправился к месту своей стоянки у церкви.

Приехали „кинщики“, как говорят в здешних местах. На афише, которую еще днем прикрепила к стене клуба девушка-почтальон, объявлена „Ночь в Венеции“, что не помешало, однако, „кинщикам“ показать, как выяснилось позднее, „В дальнем плавании“. Главный „кинщик“, паренек лет девятнадцати, довольно независимый на вид, важно щеголяет в старом канотье, бог весть откуда попавшем к нему. Он дочерна загорел, на нем, кроме канотье, выгоревшая майка.

С утра пасмурно, быстрые рваные тучи низко бегут над обширной котловиной, кажется, что края их касаются гряды холмов, окаймляющих всю низменность вокруг озера. На фоне туч резко белеет видная издалека высокая колокольня Рыбного. Говорят, что она всего лишь на три или четыре вершка ниже Ивана Великого. Об этой колокольне рассказывают, что богатые рыбнинские мужики замыслили построить ее на несколько вершков выше, чем Иван Великий в Москве. Однако Синод запретил им это.