Деревенский дневник - страница 57

Все время постукивают топоры в деревне: мужики строят и ремонтируют избы. Алексей Петрович говорит, что дело это, конечно, нужное, однако следует навести здесь порядок, составить план жилищного строительства, соблюдая очередность, и чтобы строили и ремонтировали не всем сразу, а наиболее нуждающимся, в порядке очереди, причем и колхоз здесь должен помогать. Колхозники соглашаются. Я спрашиваю, как же это так: столько у них плотников да кирпичников, а избенки очень уже незавидные, да и те в разные стороны валятся. Колхозники отвечают, что плотники и кирпичники у них знаменитые, всю округу обстроили, и Рыбнинский консервный завод весь сложен из выжженного ими кирпича, а вот сами действительно допустили себя до того, что жить негде.

Взяв с собой председателя и попрощавшись с нашими собеседниками, мы едем в Филиппово смотреть скотные дворы колхоза.

Мягкая и горячая пыль проселка, спелые овсы с золотистыми на солнце метелками, чуть красные у корня. Холмы. Выгоревшие склоны, оврагов. Две церкви, два порядка изб вдоль дороги. Выгон, и возле большого оврага несколько деревянных сараеобразных построек с распахнутыми, повисшими на одной петле воротами, с торчащими стропилами раскрытых крыш, со сгнившими венцами, а то и просто дырами в стенах. Это — скотные дворы. Возле телятника, за изгородью, девушки кормят чахлых телят, тонконогих и печальных. В остальных дворах пусто: скотина в поле. Мы хотели было войти в один из дворов, но этого нельзя сделать, так как в темных и вонючих этих зданиях, наполовину развалившихся, земляные полы чуть ли не по колено в истоптанном копытами, мокром навозе. Кучи навоза лежат и у ворот. Впервые, пожалуй, вижу я такое мерзостное запустение. Как тут зимовала скотина! Здесь так холодно и сыро, навозу накопилось так много, что и сейчас, в конце августа, когда скотина весь день в поле и стоит нестерпимый зной, навоз все еще не высох. Судить нужно за такие дела!

От небольшого домика к нам поспешно идет высокий, дочерна загорелый черноволосый мужчина в черной кепке, синей, в белую полоску, рубахе, с голозадым годовалым мальчуганом на руках. Глаза у него пронзительные, сверлящие. Он здоровается. Алексей Петрович спрашивает его, не заведующий ли фермой он. Но тот отвечает, что работает молоковозом. Вместе с нами осматривает он дворы, пристально поглядывая на нас. Алексей Петрович вздыхает, потом, не выдержав, говорит: «Что же вы это, мужики, как же вы допустили такое?» Молоковоз со злостью отвечает: «Это не мы, а вы допустили, мы гнать его хотели, председателя нашего, мы сколько раз и просили и требовали: уберите его от нас, а прокурор приехал на отчетное собрание и стал грозить: головы полетят!.. Так и сказал: „Мы знаем, тут кое-кто против председателя, так пусть знают: головы у них полетят“. Нет уж, это вы допустили», — чуть спокойнее заканчивает молоковоз.

Идем к домику. Две здоровенные девушки, доярки, подходят сюда с полдён, неся по две бадейки с молоком. В колхозе всего тридцать дойных коров. Четыре эти бадейки — две трети полуденного удоя. Девушки, видать, толковые, смышленые, однако не очень разговорчивые. Все же, когда молоковоз заводит речь о бывшем председателе, они вставляют иной раз слово. Они рассказывают, что не только ничего не получали на трудодни, но даже свое, бывало, несут из дому: соль, чтобы прибавить в пойло, керосин для освещения, дрова, чтобы не холодным поить телят. Просят, бывало, у председателя, а он — то пообещает, да забудет, то скажет, что в кладовой нет, а работать ведь надо и скотину жалко…

Новый председатель, несколько удрученный, хотя обвиняют не его, а предшественника, но сознающий, должно быть, как трудно будет ему завоевать доверие, говорит: «Вы приходите, девчата, я выпишу соли, есть в кладовке соль». Доярки отвечают, что теперь не надо уже: скотина весь день в поле, там она и пьет, зачем ей теперь соль. Алексей Петрович говорит, что соль и теперь нужна — лизунец, — что нужно взять ее и положить кусками в кормушки, скотина будет лизать и пить станет охотно, да и есть с удовольствием. Девушки смотрят на него во все глаза. Он, видя их недоумение, говорит, что ведь и они не станут' несолёное есть, спрашивает, слыхали ли они про лизунец. Девушки отвечают, что слыхать-то слышали, но только ихние коровы не приучены лизать соль. Видать, лизунец им представляется чем-то таким далеким от их повседневной практики, чем-то таким, существующим только в книжках и на плакатах, которые, конечно, не для них писаны, что они подозревают приезжего начальника в желании посмеяться над ними.