Деревянные пятачки - страница 41

А лошадь лежала, вытянув переломанные ноги, дышала тяжело, поводя одичавшими глазами. Первым ее заметил Козлов. Как и всегда, он был в морской форме. На голове фуражка «с капустой», под распахнутым бушлатом синела полосатая тельняшка. Ему было лет пятьдесят, но в море он ни разу не был, служил в Ленинградском порту, каждый день туда ездил охранять склады.

— Лошадь-то Внуковых, — сказал он, сразу поняв трагедию, и тут же прикинул, что не мешало бы килограмма два, а то и все пять попросить для кур. Они любят сырое мясо.

День выдался жаркий. Солнце лениво текло по небу. Цвели липы. Они были тут, рядом, через дорогу. Оттуда беспрерывно доносился самолетный гул, — это брали взяток пчелы.

Козлов сел на край дороги и задумался, поглядывая на липы. Думал о том, что неплохо бы поймать отроек, а это вполне возможно, только надо последить. Не сегодня-завтра отроек может быть, и вот, пожалуйста, готовая семья... На лошадь он не глядел. Знал — дело ее конченое, и вся ее польза для него будет заключаться только в двух, а то и пяти килограммах мяса для кур.

Возле лошади остановился Синюхин, высокий мужик, вечно улыбающийся, чтобы все видели его искусственные зубы. Их у него была целая верхняя челюсть.

— Эх, Милка, Милка— пожалел он. — Как же это ее?

— А не следят, вот и все, — ответила подошедшая «суседка» Козлова, Неона Петровна. Это он ее прозвал «суседкой», так и стали все ее звать. — Никакого порядка нет. Ничему нельзя верить!

Когда-то она жила в Ленинграде, но потом черт ее дернул сменять комнату на старый коммунальный дом в этом поселке — нравилось лето. Она думала — всегда будет лето, и забыла, что лето коротенькое, а зима длинная, да еще ненастная осень.

— Кругом обман! — сказала она.

— Следить надо, тогда и обмана не будет, — поучительно сказал Синюхин и улыбнулся «суседке». Она была разведенная, жила одна.

— Вы думаете, это поможет? — спросила она, мало задумываясь над смыслом своих слов, и прищурилась, разглядывая улыбку Синюхина.

— Определенно! — заверил ее Синюхин.

— Следить всегда надо, — заметил Козлов. — Не проследишь, не поймаешь. —Он имел в виду отроек пчел.

— Бедная животная, — сказала, глядя на лошадь, Краева, рыхлая старуха. — Где же Анна-то? Поди-ка и не знает, какое горе приключилось.

— А какое ей горе? — сказал Козлов. — Лошадь казенная, спишут по акту, дадут другую, а энту надо прирезать. И так далее. — В «и так далее» он вкладывал определенный смысл, имел в виду два, а то и пять килограммов мяса своим курам.

— Страдает, — жалостливо сказала Краева. — Глаза-те, как у человека, плачут... — И сама смахнула у себя слезу.

— Естественно, боль — она всякому одинакова, — сказал, улыбаясь, Синюхин.

— Действительно, — согласилась с ним «суседка». — Я вот тоже как-то вечером сижу одна в доме. Я часто сижу одна в доме. По вечерам. Никого нет. Совершенно никого. Одна. И решила забить гвоздь. Очень плохо без мужчины. И ударила себя молотком по пальцу. Очень плохо без мужчины...

— Сказали бы — пришел, забил чего вам там надо, — сказал Синюхин улыбаясь.

— Ну что вы, зачем вам совершенно беспокоиться?..

— А чего... кроме удовольствия, ничего быть не может...

— Страдает, — все сокрушаясь, сказала Краева. — Надо бы Анне сказать, поди-ка она и не знает... Схожу.

— Сходи, коли делать нечего, —сказал Козлов, но тут же прикинул, что выгоднее ему сходить. — Подожди, старая, я схожу!

— И то ладно, а мне в баню на дежурство надо. Пора уж на смену заступать, — ответила Краева и пошла.

Пошел и Козлов, думая: «За внимание Анна должна оказать любезность. Два-пять килограммов ей ничего не стоит выделить от такой туши».

— Почему же вы в одиночестве? — поинтересовался Синюхин, улыбаясь «суседке».

— Самостоятельного мужчины нету, а так трепаться я не люблю. Что проку так трепаться? У меня не те года, чтобы так трепаться.

— А сколько вам, если, конечно, не секрет?

— А угадайте!

Лошадь всхрапнула, попыталась подняться и тут же рухнула, ткнувшись губами в пыль. Темный, словно налитой чернилами, глаз стал тускло смотреть в небо.

— Я так полагаю, что лет сорок.