...
Ягоды и кора, и падающий сквозь прорехи тусклый лунный свет, пятна где кучкуется жизнь. Разве на небе была луна? Сколько прошло времени? Странно. Тропинки незаметные раньше, но заметные теперь, лживые, путаные, бессмысленные. Иди, ногами, чувствуй каждую неровность босой подошвой, наступай, колючие шишки и еловые иглы, маленькое страдание, заслуженное как и все. Гляди, ощущай вещественность леса вокруг, говори с ним на его зверином языке, молчи. И не думай. Не оборачивайся, она там далеко позади, увидит, догонит, поймает. Через лес, через чащу, через темноту, я шел в полубреду, и во всем, что видели мои болезные глаза, мне мерещился ее образ. Распрямлялись будто волосы черные стебли мертвых кустов орешника, и призывно изогнутые корни деревьев обхватывали мои ступни, шелестела шептала на ухо листва, звала, уговаривала не уходить. Я не останавливался, даже когда идти дальше было невыносимо, ибо сомневался, что смогу заставить себя продолжить движение после. И стук крови в ушах напоминал мне стук деревянных седел тесно прижимающихся друг к другу коней. И плыла в предутреннем воздухе за мной и вокруг птичья песнь, сопровождала меня, успокаивала и усыпляла. На разный лад, тысячью голосов, пели соловьи и дрозды, синицы и сойки, пели об окончании лета, об утекающем как вода сквозь пальцы времени, о том, что если что-то заканчивается - это необязательно плохо. "Не слушай их" - твердил неясно как уцелевший разум - "мерзкие птахи расслабляют тебя, не слушай их, иди, иди, ты иди, не останавливайся". И я шел, к реке ли, от реки, темнее лес или светлее, какая разница, я сам не знал, куда мне надо. Через ночь, через боль, шел по волчьим следам, прислушивался к шорохам во тьме, вспоминал как бела ее кожа, пил из луж и ручьев, не рассчитывал ни на что. И внезапно, будто в первый раз наступило непонятно какое по счету утро, и это было восхитительно, как будто я никогда до того не встречал утро. И торжествующе запели птицы, и дорога стала получше, и ноги стали болеть меньше. Я убеждал себя не радоваться раньше времени, но в сердце начинало расти ликование. Вырвался, спасся, пережил.
И вдруг, впереди торжественно, маяком показалась она, светилась краснотой непонятно как уцелевших ягод, нагибалась под тяжестью пернатого оркестра необычайно высокая рябина. И виднелись чуть в стороне бревна избы и резной угол наличника окна. Я упал на желто-красный осенний ковер, глаза мои закрылись. Дела...