Деревянные волки

Раньше я считал, что я — волк, независимый, гордый и никем не управляемый. Теперь же мне все чаще кажется, что я — собака, неизвестно кем и за что к кому-то «приставленная» и обязанная охранять его день и ночь.

Охранять! Как? Я не помню, чтобы кто-то мне это объяснял.

Конечно, хорошо, что я не знаю своего возраста, что мне не нужно ни есть, ни прятаться, что меня нельзя убить. Но это метание между волком и собакой все больше и больше настораживает — старею, наверное.

Очень страшно — уснуть почти волком, а проснуться какой-нибудь обычной собачкой где-нибудь под забором.

Сейчас, вспоминая своих «хозяев», я никак не могу понять, почему был именно он, а не кто-то другой. Хотя, в конкретном данном случае, когда от Анны — к ее внуку, вроде бы понимаю…

Сашка в это время стоял перед рукомойником, прибитым к яблоне, смотрел на себя в осколок зеркала и примерял потрепанную шляпу. Я прекрасно помню тот день, когда его дед покупал на базаре эту шляпу. Как хихикала тридцатилетняя Нюрка, когда муж ее делал умное лицо перед зеркалом. Я даже помню, как ночью, голый, в одной шляпе он выбегал к этой самой яблоне…

Не отрывая взгляд от зеркала, Сашка отошел на несколько шагов назад, еще раз поправил шляпу и такой же старый дедовский пиджак, слегка подергал за недавно приклеенные бороду и усы, развернулся и пошел в дом — молодой, глупый и наивный. Я иду следом — такая уж у меня работа. А он даже не догадывается о моем существовании.

Между тем Сашка вошел в бабкину комнату — стол, шкаф, три стула, кровать — все, как сорок лет назад.

Баба Аня почти с головой была укрыта одеялом. И никакого удивления, никаких эмоций Сашкин «маскарад» у нее не вызвал.

— Бабань, ну как? Похож?

— На кого?

— На старика.

— На дурака. Морду соплями намазал и думает, что на сто лет постарел. Батька твой тоже был… — после слова «был» она сделала несколько непонятных движений руками, после которых не только я, но самая тупая собака поняла бы каким был его батька. — Царство ему небесное… И ты туда же. Кина насмотрелся, а в жизни прыг-скок не всегда получается.

— Во-первых, не соплями, а канцелярским клеем, чтобы морщины появились, во-вторых, борода не козлиная, а за десять рублей купленная, и в-третьих, как я без грима выйду на базар яблоки продавать, не могу я без грима, я ж на каждой руке по три раза подтягиваюсь (здесь он, конечно, приврал — на правой он подтягивался всего один раз, на левой — два). — Сколько денег гниет! Пенсия у тебя, между прочим, двадцать один рубль.

— Бороду обратно продай — будет тридцать.

— Ба, никакой фантазии.

Не помню где, но подобное я уже однажды видел — Сашка, заложив руки за спину, стал ходить из угла в угол, как будто был на сцене. Хорошо, что я не был обыкновенной собакой — он бы точно отдавил мне лапу или хвост.

— Бабань, фантазии — ноль. А, небось, в детстве на Новый год сценки разыгрывали.

— Нашел с кого фантазии спрашивать. Дурак дураком, — она почти пропела это «дурак дураком». — Тебе бы мамку, папку да в белых штанишках по аллеям гулять.

Сашка остановился, зачем-то подергал себя за бороду, и тут его понесло.

— Молодость вспомнила! Ей шестнадцать. Муж — военврач. Петроград. Прогулочный крейсер. Григорий Ефимович. Александра Федоровна. Детки. Врешь ты все! Посудомойкой где-нибудь работала, вазочку разбила — и в Сибирь. Скольких мужей твоих к стенке поставили? А тебя пропустили — почему?

Меня почему-то «дернули» последние слова о мужьях. Я помню их всех — в принципе неплохие были мужики. Двоих, в самом деле, поставили к стенке, третий пропал без вести на войне, четвертый выбегал голый к яблоне. Было еще с десяток, так себе, «мимолетных», и помню я их плохо. А Гришку Ефимовича я видел всего два раза, он мне сразу не понравился — мутнейший тип.

— Ну, и чего молчишь, бабань?

— Думаю, в кого ж ты вырастешь, балабол, — бабка кашлянула, прикрывшись ладонью, и почему-то перевела взгляд в мой угол — мне даже показалось, что ей окончательно надоело жить.

— Все понял. Ухожу. Иду варить кашу. — Сашка развернулся на каблуке и ушел на кухню.

Я должен был пойти следом, но не сделал этого. Вероятно, потому, что из соседней комнаты был слышен голос «хозяина», и я понимал, что все у нас хорошо, а может быть, я уже начал стареть и стал слишком умным, чтобы бестолку ходить из комнаты в комнату.