Деревянные волки - страница 7

— Бабушка.

— Ты еще херувимчик, Саша, реальной жизнью еще не запачкан. А я сволочь… Утром орден в кулак положил и говорю сам себе: пусть отсохнет рука, если еще когда-нибудь поднимет стакан с водкой. Пойти, отрубить ее, что ли? Нельзя так больше. Слышишь, давай простим мне сегодняшний залет. Двести грамм из рук бабы Иры — пусть это будет живая, или совсем мертвая вода. — Остап покосился на иконы, хотел перекреститься, но только трясанул головой и опустил руку. — Все в сад.

Через несколько минут они уже сидели под яблоней. После «лекарства» Остапу явно полегчало. Теперь ему нужно будет «исповедаться» — видели мы уже такое, ох, как много раз. Если честно, то не люблю я пьяные исповеди и пьяные братания, тем более любовь по пьянке. А что делать, приходится смотреть и слушать.

— Ты — счастливый человек, Саша. Ты еще можешь думать о людях хорошо, а я не могу, я уже не умею. Когда-нибудь и тебе станет страшно, что весь мир держится на обмане, что самые ужасные мысли приходят, когда ты учишься обманывать: обманул врага, вовремя нажал на курок — и ты — герой, а он — труп, обманул армию — полководец, обманул читателя — и ты уже не поэт, а гений. Обманул бабушек в церкви — старые фрески помыл стиральным порошком — и ты уже великий реставратор. А хочешь, сегодня вечером пойдем к попу под окно, и ты увидишь, как он играет со своей попадьей в карты на щелбаны. На столе графинчик с водочкой…

Мне становилось совсем скучно. Дальше Остап должен был сказать: «А самое страшное — это когда мы начинаем обманывать сами себя. Обманул сам себя — и ты…». Но в это время Сашка «неосторожно» зевнул, и Остап заметил это.

— Да, — сказал он, — пожалуй, нужно идти на работу. Нужно что-то делать, часа через два самогон сгорит во мне, и опять «труба позовет».

Сашка, молча, со всем соглашался. По дороге к церкви Остап продолжал «грузить» студента. Я плелся сзади и тоже все слушал.

— Короче, дают мне отпуск — чудо. Подходит друг и просит передать жене сережки и два кольца с бриллиантами. Кое-что, мол, пусть продаст и купит что-нибудь пацанам. Двойня у него. Куча приключений, пока в Союз добрался. Лучше б я ее не нашел. Утром просыпаюсь — она рядом, красивая. Пристрелить бы меня, только на моем месте пять других вырастет. А Игорек ее, я еще в Союзе был, на мине подорвался. Домой приезжаю — жена ласковая, нежная, а меня все это бесит. Ударил ее даже — и в запой. За двадцать дней, кроме кабаков, ни черта и не видел. Один раз с сыном в кино сходил. Запутался… Думаешь, когда я с автоматом по чужим плантациям бегал, то думал о каком-то там интернациональном долге? Как бы ни так. Думал, как быстрей вернуться домой и увидеть ее. Стыдно признаться — о матери раз в неделю вспоминал. Ты, наверное, уже успел подумать, что спился дядя потому, что чужие жизни за спиной? Лирика все. Лица вспоминаю иногда. Когда кто-то бежит, движения узнаю. Руки иногда по оружию тоскуют, особенно когда выпью…

Остап в этот вечер работал спокойно, без суеты. Он иногда пытался насвистывать какой-нибудь веселенький мотив, но вскоре снова умолкал.

— Эй, товарищ, ты не знаешь, наши мысли откуда приходят? — спросил он, когда солнце уже скрылось за горизонтом. — Может, их организм вырабатывает? Какой организм — такие мысли. Или во время зачатия уже каждая мыслишка запрограммирована? Ты сколько лет жить хочешь?

— Минуточку. — Сашка сделал последний «переезд», коснулся земли и вылез из люльки.

— Ты, наверное, хочешь жить долго? — переспросил Остап.

— Да.

— Все хотят жить долго. — Остап уже собирал ведра, банки, кисти. — Умные люди давно на отдых ушли…

Пока они протирали руки и лица растворителем, мылись, начало темнеть.

У церковных ворот, опираясь на руль трехколесного велосипеда, стоял мальчик лет шести. Он был рыж, круглолиц и по-своему очень красив. Мне почему-то даже вспомнились «дикие» подсолнухи в бабкином саду.

— Здрасьте, — сказал мальчик.

— Привет. — Остап присел и протянул ему руку. — Как звать?

— Витька. — Он хлопнул пухленькой ручкой о ладонь и по-солдатски поднес ее к голове. — Сейчас как с горки прокачусь!

Минуты через три малыш обогнал нас — он чинно проехал посреди улицы, напевая себе под нос: блям-блям-блям-блям.