Деревянный самовар - страница 9
– Вам бы шестикрылым серафимом каждому из нас на перепутьи являться, а вы в милиции служите. Правильно ли это?
– Правильно, – добродушно откликнулся Смирнов. Ему уже все нравилось, даже подначки. – Я и являюсь. Только не на перепутьи, а на перекрестке.
– Ты с ней не связывайся, – посоветовал подсевший к нему Сеня Саморуков, бесцеремонно отодвинув Казаряна. – Она ведьма. Лучше сразу скажи, Иваныч, завтра со мной на рыбалку пойдешь?
– А как же съемка? – забеспокоился сбоку Казарян.
– Не беспокойся, шеф, все в параллели! – заверил режиссера Саморуков, и Казарян поверил ему. Более ответственного и точного человека, чем Сеня, в съемочной группе не было. – Я тебя на место, Иваныч, поставлю…
– Положишь, – перебил Смирнов. – После трехдневной пьянки удить смогу только лежа.
– Хорошо, положу, – согласился Сеня и предложил, одновременно наливая: – По нашей индивидуальной, маленькой. Со свиданьицем.
Выпили индивидуально. По маленькой. Со свиданьицем. Обвал неорганизованной пьянки остановил мощный рык оператора Толи Никитского:
– Заткнитесь, мужики!
От удивления, что Толька может так громко орать, мужики заткнулись, а дамы, испугавшись вдруг открывшегося их щебетанья, перестали щебетать. Не отрывая, демонстративно, потому что пьяный, влюбленных глаз от Жанны, Никитский с трагическим напором возгласил:
– За прекрасных дам, украшающих наше общество и нашу жизнь!
Выпили, конечно, как за такое не выпить. А некоторые, используя этот тост в неприглядных целях, полезли к девам обжимать их и целоваться. Это называлось – гулять. Уже не сидели, а перемещались, уже не разговаривали, а сообщали нечто друг другу в движении, уже визгливо хохотали, уже громогласно обижались, уже разбилась первая тарелка.
Но Смирнов по-прежнему был в моде. Мужики индивидуально выпивали с ним, а девы невинно целовали его в сахарные уста. Ему все это очень нравилось, а Казарян все тащил его за руку и звал куда-то:
– Саня, выйдем на минутку, Саня, выйдем на минутку.
Вытащил-таки в спальню, и, усадив подполковника на мягкое, горестно спросил:
– Ты завтра опохмеляться будешь?
– Об этом я буду знать только утром, – серьезно ответил Смирнов.
– Я с тобой должен долго говорить…
– Заговорила роща золота-а-ая! – пропел с грузинским акцентом Смирнов.
– Эх, Саня! – Казарян поднялся, махнул рукой. – Пошли назад. Пить, так пить!
Опять затихло. Не до конца пьяное большинство почтительно наблюдало за тем, как трезвый Олег Торопов настраивал гитару. Рядом с ним, нежно прижавшись виском к его плечу, присоседилась взгрустнувшая Жанна, видно, она и уговорила Олега петь. Он, взяв всей пятерней гулкий аккорд и удовлетворившись звучанием, спросил у публики:
– С чего начнем?
– С «Самовара», – быстро приказала отряхнувшаяся от грусти Жанна.
– С «Самовара», так с «Самовара», – покорно согласился Олег и, ударив по струнам, хрипло и страстно начал: – «Деревянный самовар, деревянный самовар…»
И тут же замолк, потому что резко вставший из-за стола писатель Владислав Фурсов удалился из номера, демонстративно хлопнув дверью, с треском, так, что содрогнулось помещение.
– Не любят, – констатировал Олег и без паузы начал песню снова.
Этой песни Смирнов еще не слышал.
…Всегда хотелось создать нечто большое, красивое и полезное, чем можно осчастливить человека. Нет ничего более красивого, чем самовар. Нет ничего более полезного, чем чай из самовара. Решили строить такой самовар, чтобы все люди мира могли напиться из него. Вокруг были густые леса, и поэтому стали строить из дерева. Строили долго, преодолевая каждодневно возникавшие трудности, строили героически, днем и ночью, строили с гордостью, ведь больше этого самовара никто не сможет построить, нигде и никогда. Уже ясно просматриваются контуры будущего чуда, уже приступили к главному – к росписи самовара, отражающей и воспевающей героическую эпопею создания его, но дел так много, что пока некогда заняться проблемами второстепенными: как разжечь этот самовар и как вскипятить в нем воду для вселенского первого чая…
– Деревянный самовар, деревянный самовар… – тихо закончил песню Олег. Помолчали. Потом Жанна спросила: