Дети Гомункулуса - страница 6
5
На заводском складе меня никто не ждал. Целый час я уныло питала доступные взгляду фрагменты лозунгов на составленных вдоль стен запыленных первомайско-октябрьских транспарантах: “...нимем трудовую дисциплину!”, "вечный союз пролетариата и колхозного крестьянства!”, “Слава Победе!”, “...партия Ленина ведет на...”. Мимо меня время от времени утиной походкой проходили женщины в засаленных синих халатах. На мои робкие “Послушайте...”, “Скажите, пожалуйста...” в ответ звучало что-то невнятное, что я переводила как предложение подождать.
Наконец меня позвали. Бесцветный, молодой человек, ненамного старше меня, презрительно объявил, что нужных моему “ящику” деталей на складе пока нет, но еегодня после обеда должны привезти. Не раньше чем завтра можно будет их упаковать и забрать.
Служащий уставился на меня водянистыми невыразительными глазами. Поскольку я растерянно молчала, он так же молча повернулся и исчез за дверями своей конторы. Я побрела в направлении проходной, ругая себя за бесхарактерность. Туман нависал так плотно, что корпуса завода казались темными горами, можно было даже представить себя на скалистом морском берегу... Море! Как раз сегодня у меня есть время до него добраться!
Я решила, что лучше ни у кого не спрашивать дороги, а самой постараться найти ее. Автобусы один за другим подруливали к остановке, обдавая мои сапоги грязной водой. Я пыталась перевести названия конечных остановок на автобусных табличках. На одном автобусе прочиталось что-то похожее на слово “рыба”, но я не решилась отправиться по столь неопределенному указателю. На другом было название из нескольких слов, одно из которых звучало приблизительно как “марине”. Что это, если не море!
Несмотря на то, что городок казался небольшим, автобус все ехал и ехал, и ничего похожего на морской берег не появлялось за забрызганным стеклом. Унылое зрелище одинаковых пятиэтажек, там-сям тонкие голые прутья деревьев, сплошной туман и лужи нагоняли тоску. В салоне, кроме меня, остались только старый инвалид без одной ноги и две-школьницы в одинаковых рыжих пальто. Девчонки всю дорогу поглядывали на меня и пересмеивались. Конечная остановка материализовалась из тумана в виде маленького здания диспетчерской станции из серого кирпича и пустыря вокруг. Инвалид, с трудом орудуя костылями, вылез из автобуса последним и поплелся вслед за девчонками по узкой тропинке. Когда проходил мимо меня, тихо пробормотал, дыша перегаром:
— Езжай домой...
Вот как не любят приезжих... Сквозь туман в той стороне, куда направлялись мои попутчики, виднелись домишки поселка. К диспетчерской шел водитель автобуса.
— Извините, скажите, пожалуйста, где тут море?
Водитель словно споткнулся о мой вопрос, как-то странно засмеялся и махнул рукой в ту сторону, откуда я приехала:
— Там, там... Не тут.
Я побоялась отходить от “Икаруса”, который доставил меня в это пустынное место, и минут десять стояла на краешке асфальтированной площадки под пронизывающим ветром. Наконец тот самый шофер занял свое место в кабине, и, помучив меня ожиданием, открыл двери автобуса.
Через час я снова оказалась перед проходной завода. Неподалеку темнела моя гостиница и памятник трем рыбакам. После пережитого злоключения даже стандартный номер отеля “Салдуве” показался желанным пристанищем.
6
В моем номере поселилась новая соседка. Я с интересом разглядывала огромную сумку в черно-белую клетку и разложенные на тумбочке вещи — книги, все в дерматиновых обложках, как школьные учебники, бутылочки с аптечными наклейками, клубок зеленых мохеровых ниток с воткнутыми в него толстыми спицами.
Биргита Эдуардовна — так звали новую соседку — оказалась женщиной средних лет исключительно домашнего типа: полноватая, с “химией” на выбеленных волосах и в трикотажном костюмчике отечественного производителя. Разве что глаза необыкновенные — большие, зеленовато-голубые, с припухшими веками; причем нижние веки больше верхних. От этого казалось, что Биргита Эдуардовна все время сонно жмурится. И весь ее облик нес отпечаток этой сонливости: замедленные движения, манера говорить, растягивая слова.