ДЕТИ ВОЕННЫХ ЛЕТ - страница 2
Через некоторое время жизнь в селе, где жила Катя, изменилась. Однажды проснувшись в своей кроватке, она увидела, как мама, плача, собирает папины вещи в мешок с двумя лямками. Девочка встала и молча прижалась к ней. Потом они завтракали втроём блинчиками со сметаной.
- Ты уезжаешь, папа? - спросила Катя.
- Да, дочка, я еду на войну вместе с другими папами нашего села, - ответил он.
- Но ты ведь будешь умницей и будешь помогать маме?
Кате очень хотелось плакать, но она переборола это желание и ответила совсем как взрослая:
- Да, конечно, я буду помогать маме, только ты, папа, не дай себя убить бойцам Гитлера.
- Вы с мамой верьте, что мы победим врага, и я вернусь. Ждите меня!
Папа надел на спину свой мешок с вещами, а Катя с мамой пошли провожать его.
Все уезжающие собрались на сельской площади. Там уже было много народа. Стояли две грузовых машины с низкими скамеечками в кузове. На высоком крыльце двухэтажного дома сельского совета стоял парторг и громко читал написанную на бумаге речь. Его никто не слушал: женщины и дети жались к отъезжающим мужьям, отцам и братьям.
Катя подняла голову и осмотрелась. Рядом Таня прижалась к своему папе, и по её щёчкам текли слёзы, а он что-то говорил её маме, и та в ответ кивала головой.
-…..Мы победим! Враг будет разбит! – окончил свою речь парторг.
- По машинам! - прозвучала команда.
Папа молча обнял и поцеловал маму, поднял Катю, поцеловал её и побежал к одной из машин, где уже сидели отъезжающие. Он ловко вскочил в кузов и смотрел на маму и Катю, пока машины не поехали, оставляя за собой облако пыли. Тогда-то и заголосили женщины, заплакали дети.
Машу на проводы не взяли, а Славка стоял, прижавшись к своей бабушке, потому что мама у них умерла, когда Маша была ещё совсем маленькой.
Все провожающие начали постепенно расходиться по домам. Вернулись домой и Катя с мамой. В доме стало как-то пусто. Да ещё солнечные дни сменились на ненастье, и часто лил дождь.
Катя целыми днями сидела на крыльце и смотрела на лес, росший за речкой. Он на фоне чёрных туч казался светлым. Когда кончились дожди, маму и других учительниц рано утром повезли в поле убирать поспевшую пшеницу. На машине, которая убирала поле, никто теперь работать не умел, поэтому колосья пшеницы срезали серпами. Катя всё это видела, потому что мама не оставила её на целый день дома одну а взяла с собой. Колхозницы жали пшеницу очень ловко, а мама и другие учительницы скоро устали, у них заболели спины, но они продолжали жать, встав на колени. Когда настала пора ехать домой, у мамы колени распухли и были сплошь покрыты ссадинами. Зато Катя сегодня вдоволь накаталась на лошадке.
На окраине села стоял большой заброшенный дом без стёкол на окнах. В нём открыли ясли для детей, которых не с кем было оставить дома, и мама отдала туда Катю. В доме был деревянный, выскобленный добела пол, для самых маленьких к потолку подвесили несколько деревянных колыбелек с дном из толстой материи. Около дома стоял длинный стол и высокие скамейки. С наступлением времени обеда на столе появлялись алюминиевые миски и ложки. В миски наливали густой суп, сваренный из пшена и воды, который взрослые называли кулешом. Дети усаживались за стол и с аппетитом ели тёплый суп, некоторые даже просили добавки, и в ней никому не отказывали. Кате тоже очень нравилось обедать на свежем воздухе, и она съедала полную миску густого супа, когда дома отказывалась и от половины вкусной домашней еды. После обеда детей укладывали спать прямо на голом полу головами к стене. Между стеной и полом была большая щель, в которую Катя и её соседки с удовольствием смотрели, как внизу по балке бегают мыши. Они были такие милые, с розовыми ушками и длинными хвостами. Очень хотелось их потрогать, но щель была узка для руки. А мышки росли, становились на задние лапки и сами лезли сквозь щель, укладывались рядам с Катей, а она их гладила и пела им песенку сквозь сон.
Проснувшись, дети бежали на улицу. Там, на пустыре, где стоял их дом, были заросли высокой травы с крупными резными листьями и длинными стеблями. Дети ломали хрупкие стебли, снимали с них тонкую кожицу и с жадностью ели сочную, сладковатую мякоть, имеющую вкус морковки. Им казалось, что не было ничего вкуснее этих стеблей.