Детство 2 - страница 12
Упитанная его морда внезапно обрастает пейсами, а носу появляются очки.
– Так-то, молодой человек! – Говорит он голосом Льва Лазаревича».
Проснувшись, некоторое время не могу понять, кто я и где. Рука привычно похлопала по тумбочке в поисках сигарет…
«– Да я ж курить бросил, какие сигареты!?»
– Да и не начинал, – Бормочу тихонечко, пока меня отпускает. Сон быстро затягивается туманом забвения, но кое-что в памяти и тово, осталось.
– Заставить человека делать то, что тебе нужно, оставив приятное послевкусие? Хм… а причём здесь Лев Лазаревич?
Раз уж сна ни в одном глазу… Кстати, сколько там натикало? Приподнявшись, нашариваю часы и чиркаю спичкой, пытаясь разглядеть цифры. Утро уже почти, светать скоро будет.
Ладно… Так причём тут Лев Лазаревич? Кручу его и так, и етак. На Москве его знают как люди почтенные, законопослушные, так и хитрованцы. Абортмахер, иногда скупщик… вроде как. Такой вот дяденька, себе на уме, да в свою пользу.
Здесь тоже знают, местный всё-таки, с Молдаванки. Тоже всякий народец, и криминальный в том числе, если даже не в первую голову.
Письмо сестричке своей двоюродной написал, да мне записочку для неё. Особово подвоха вроде как и нет. Песя Израилевна даром што еврейка, а такая дура простодырая! Вроде и выторговала деньги за жильё да питание, так кормит так, што ажно неловко иногда становится. Чуть не на три рубля с Санькой и едим. Тоже мне, еврейка!
Не, на Хитровке бабы поухватистей! Ети не стали бы кефалями кормить да бананами! Шаз! Ел бы на пять копеек день, ну может на гривенник, да и радёшенек был бы!
Надо будет подкидывать ей иногда всяко-разного. Или не так прямо, а может просто – Фирку там сводить куда, гостинчик братам её? И то дело! Ну или купить што вкусново на базаре, да и принесть – вроде как на, тётя Песя, угощайся! А то всучили слишком много торгаши ваши одесские, оно ведь испортится!
– Што-то мысли не в ту сторону попёрли! Так… Лазаревич, письмо… письмо, письмо… Ах ты ж сука!
– А? – Отозвался сонный Чиж.
– Спи, рано ещё!
Остатки сонности растаяли, как и не было. Письмо, ну точно! Сеструхе своей двоюродной написал, штоб ета дура простодырая хоть что-то заработала вокруг меня. Вдова всё-таки.
Если сеструхе написал, то кто мешал дружкам своим написать? Детства, значица. Подходы штоб нашли и вообще.
На Хитровке я человек не из первых, ан и не из последних! Можно через меня што-то делать и какие-то вопросы решать.
На слабину, значица, попробовать, а если получится, то и в долги вогнать. Деньгами взять на арапа[5] не вышло, сразу и отдал. Ну тут они промашку дали, недооценили. Ха, буквально! Может поторопился кто, а может абортмахер етот в письме не прямо писал, а намёки намёкивал.
А вот морально…
Мне снова захотелось курить.
… получилось.
Потому как Фима, который Бляйшман, претензий ко мне вроде как и не имеет, но ето всё «вроде как» и есть. Надо будет, так и разложат каком кверху, да и объяснят, где и как я был не прав! Потому как теперь он может подойти ко мне и попросить што-нибудь етакое… не совсем штоб очень уж, но имеет. И отказать не смогу, потому как долг. Моральный. Ну то есть могу, но как бы и не стоит, особенно в Одессе.
Насчёт Фиры вообще разговор отдельный. Ето ко мне претензий вроде как и нет, а вот про Фирку прямо было сказано, што не права она. А поскольку она за меня заступалась, то снова выходит, што мне и отвечать, иначе ой. Репутация.
Вот же Лазаревич, сука! Вроде как и сделал хорошо, но всё в свою пользу!
Чуть погодя я поостыл и мыслил уже без горячности. Лазаревич, он конешно и сука, но кто я ему? Родственник? Просто запомнить надобно будет и при случае тово. Ответочку.
А долги отдавать придётся, ети его! И лучше отдать заранее, пока не подошли. Оно лучше то, когда на своих условиях.
Заниматься в то утро не стали, потому как чувствовали себя как старая деревянная мебель, трухлявая и скрипучая. Так тока, размялись мал-мала, с кряхтением превеликим.
Завтракали так, што прямо ой! Вкусно всё, и от пуза. Я тогда точно уверился – надо будет ещё подкинуть! А то ведь очень уж душевная тётка.
Я потому и впутывать её в дела наши не стал.