Девушка из Дании - страница 11

- Лили? - наконец произнесла Герда.

- Это замечательная книга, - Лили подняла книгу по Истории Калифорнии, которую отец Герды положил в ящик с банками засахаренного лимона, чистого пасаденского экстракта и масла эвкалипта для отпаривания лица.

      - Не хотела тебя беспокоить, - сказала Герда.

Лили слегка вздохнула. Эдвард IV лениво зарычал, и его уши встали торчком. Дверь в квартиру была еще открыта, и Герда сняла пальто. Лили вернулась к своей книге, и Герда увидела, как на белой шее Лили блестит ее золотая цепочка. Герда была не совсем уверена, что ее муж хотел бы, чтобы она предпринимала что-нибудь. Она знала, что это важно для Эйнара, и Герда должна следовать его неестественным порывам. Она стояла у входа в квартиру. Её рука все еще лежала на дверной ручке, пока Лили сидела в кресле в полоске солнечного света. Лили проигнорировала Герду, которая, надеясь поддержать, взяла ее за руки. Ничего не произошло, и в конце концов, Герда поняла, что должна оставить Лили в покое. Закрыв дверь в квартиру, Герда направилась вниз по темной лестнице на улицу, где столкнулась с прачкой и отпустила ее.

      Позже Герда вернулась в Дом Вдовы, когда Эйнар уже писал картину. Он был одет в твидовые брюки и жилет без пиджака, а рукава его рубашки были закатаны по локоть. Его голова казалась маленькой под комковатым узлом галстука. Лицо его было полностью залито розовым, щеки багровели, и он посасывал кончик своей кисти из фундука.

- Она продвигается, - сказал он весело, - я наконец-то смешиваю правильные цвета для снега в пустоши. Взгляни!

Эйнар писал картины настолько маленькие, что они уместились бы в руках. Эта специфическая картина была темной - болото в зимних сумерках, а тонкая линия грязного снега была единственным оттенком светлого между губчатой почвой и небом.

- Это болото в Блютус*? - спросила Герда. В последнее время она устала от пейзажей Эйнара. Она никогда не понимала, как он мог рисовать их снова и снова. Он мог закончить этот вереск сегодня и продолжить рисовать его утром.

На столе лежал каравай ржаного хлеба. Эйнар потратился, что было не похоже на него. На столе стояла миска креветок на льду, а также блюдо измельченной говядины и чашка с жемчужным маринованным луком. Лук напоминал Герде четки Карлайла, которые были у него в детстве и которые он перебирал, когда был слишком слаб, чтобы играть на улице.

      - Лили была здесь? - она почувствовала необходимость сказать об этом, так как знала, что Эйнару нужно высказаться.

- Около часа. Может, меньше. Разве ты не чувствуешь ее запах? Ее духи? - он полоскал свои кисти в банке с бледно-белой водой, похожей на молоко. Герда купила ее, когда впервые вернулась в Данию после войны. Она не знала, что сказать. Не знала, что ее муж хотел услышать.

- Она вернется?

- Только если ты захочешь, - сказал Эйнар, сидя спиной к ней.

Его плечи были не шире, чем у мальчика, так что мужчиной он был не крупным, и Герде иногда думалось, что она могла бы без труда обернуть свои руки вокруг него дважды. Она смотрела, как его правое плечо сотрясается, когда он промывает кисти. Что-то подсказывало ей встать за ним, забрать у него кисти и шепнуть ему, чтобы он не двигался. Все, что она могла сделать - это позволить ему свои желания, и в то же время, ей неизменно хотелось, чтобы он был немного смелее и мог сам сказать, что нужно делать с Лили.

В квартире на чердаке в Доме Вдовы сумерки заполнили окна, и Герда крепко держала Эйнара за руки. В конце концов, она сказала только то, что было уместно для нее:

      - Лили. Это все, что она хочет сказать?

В июне должен был состояться бал для художников в Сити Холле. За неделю до него Герда держала приглашение в кармане, не зная, что с ним делать. Эйнар недавно сказал, что у него нет желания идти на бал. Но у Герды была другая идея. Она пришла, чтобы увидеть в глазах Эйнара тоску, которую он не готов был признать.

Однажды в театре она спросила:

- Ты не хотел бы пойти, как Лили?

Она спросила потому, что догадывалась: это именно то, чего хотел Эйнар. Он никогда бы не признался в таком желании сам. Он редко признавался ей в чем-либо, если только она сама не подталкивала его, и только в этом случае он открывал ей свои истинные чувства, а она терпеливо его слушала.