Девушка из города - страница 21
– Помню, как же. Земля ему пухом. Со всеми здоровался, всех уважал. И мы его уважали. Какой документ надо сделать, в какую контору обратиться – всё к нему.
Тётя Катя согласно покивала.
– Простой человек может и обмануть где-то, и со службы украсть, а учитель – нет! С него много спросится.
Поражённая их серьёзностью отношения к учителям, я спросила:
– А у меня так получится?
Мне очень хотелось, чтобы ответили «да».
– Откуда ж мы знаем, – просто сказал Ушаков.
На обратном пути мы пели песни, и вдруг посреди дороги трактор остановился.
– Поломка, что ли? – предположила Лена.
Из кабины вылез Сашка и начал осматриваться кругом, как будто что-то ища.
– Да ты что потерял-то? – спросила тётя Катя Ушакова.
Тот откликнулся не сразу. Хмуро пробормотал:
– Еду и слышу… визжит чё-то… Сучка, может, под колёса попала.
– Сашка-а-а! Ха-ха! – залилась смехом тётя Катя. – Да это же мы поём!
Разговор под звёздами
Дни летели, ночи становились всё длинней, и уже в десять вечера над деревней сгущалась бархатистая чернота, в которой вначале одна за другой, а потом целыми десятками начинали появляться звёзды.
Я и в городе любила смотреть на небо, но звёзды там были всегда редкими, только в самые ясные ночи можно было разглядеть скупые горстки сияющих точек. А здесь, в Мальцево, звёзды сияли щедрыми россыпями, и от их изобильного света небо казалось полупрозрачным. Если я долго смотрела на них, мне чудилось, что звёзды становятся ближе, спускаются к земле, и очень верилось в поэтичную эвенкийскую сказку о Млечном пути. В той сказке ловкий и упрямый охотник погнался за оленем на небо, да так и не настиг его, превратившись в Полярную звезду. А след от лыж охотника остался в небесной дали.
Когда после того августа прошло уже девять лет, и я должна была вот-вот родить сына и стояла у подъезда в ожидании «скорой», выдалась ясная звёздная ночь, и мне приходили на ум прощальные строчки Маяковского:
Уже второй. Должно быть, ты легла.
В ночи Млечпуть серебряной Окою…
Тогда же, в шестнадцать, я уже хотела иметь детей, как Лена или Полинка, но не слишком хотела иметь такого мужа, какие были у них. О детях я думала потому, что мне хотелось о ком-то заботиться, и жизнь только ради своих интересов казалась немыслимой. Кроме этого, насмотревшись на Лену и Полинку, я захотела чувствовать себя взрослой, быть настоящей женщиной, а ощутить это навряд ли было возможно, не имея детей.
Я слушала невесёлые разговоры Ленки о том, что Сашка выпивает, пьяный бывает сердит, бьёт посуду, выговаривает Ленке за то, что она курит, хотя сам дымит не хуже паровоза. Последнее почему-то особенно сильно меня обижало, и не потому, конечно, что я как-то поддерживала курение, а потому, что Сашка ставил знак неравенства между собой и своей женой. И пусть даже Сашка соорудил во дворе коптильню, держал десяток собак для охоты и развёл три огорода, эти его хозяйственные заслуги немного стоили в моих глазах. Я, конечно, мало понимала в семейной жизни, но знала по своему скудному ещё детскому опыту, что в мире существует дружба, а для друга стараются делать всё, как для себя, потому что он – как часть тебя самого.
Сашка же обходился с Леной, по моим меркам, слишком грубо. Впрочем, и тётя Люба считала, что он Ленку не жалеет. Когда та поздним вечером приходила к нам с банкой молока после вечерней дойки, тётка сочувственно говорила ей:
– Устала? Натопталась за день?
И, благодарно принимая молоко, поила Лену чаем с карамельками.
Та, закатав рукава серой мужской рубахи, брала свою кружку – самую большую на столе – и скромно соглашалась:
– Устала малость.
– Сашка-то как отпустил к нам?
– Ворчал… Шасташь, говорит, всё. Сами бы пришли, городску бы свою отправили… А я чё – я целым дням пластаюсь, Настька вон когда за ребятишками приглядыват да мать… А на мне и скотина, и дом, и всё. Ну, а чё делать. Через полгодика ещё на работу выйду.
Я удивилась этим словам: как-то раньше мне ни разу не приходило в голову, что Ленка в двадцать один год может где-то работать за зарплату. Не в силах побороть любопытство, я спросила:
– Лена, а что у тебя за работа была?